Wo alle Strassen enden (СИ)

— Итак, — резюмировал Малер, выслушав Готтфрида. — В баре “Цветок Эдельвейса”, в который вы с оберайнзацляйтером Бергом изволите захаживать, вы вступили в конфронтацию с оберайнзацляйтером Бруно Штайнбреннером, коего вы также именовали… — Малер уставился в одну из бумаг, лежавших перед его носом. — Швайнбреннером, Шайссебреннером, Шванцбреннером и прочими производными, — Малер раздавил окурок в пепельнице и разразился надтреснутым каркающим смехом. — Право слово, Готтфрид… Да вы пейте, пейте кофе, хауптберайтсшафтсляйтерин, как там вы говорили? Швайнсшайссесшванцбреннер? — он снова рассмеялся. — В общем, там точно нет яда.

Готтфрид взял чашку и принюхался. Кофе как кофе, с коньяком. Ему было отчаянно стыдно, он не понимал, искренен ли смех Малера или он попросту отвлекает его, чтобы следом задать очередной неудобный вопрос.

— Бросьте отводить глаза, — Малер закурил еще одну. — Все мы люди. И вы, и я, и эти ваши друзья-эдельвейсоводы. Кстати… Оберайнзацляйтер Штайнбреннер сообщил мне, что у охранников, которых натравил на вас хозяин заведения, были признаки радиоактивного заражения. Это правда?

Готтфрид почувствовал, что еще немного, и он не удержит кружку: ладони снова вспотели, а сердце подпрыгнуло куда-то к горлу.

— Не могу знать, херр хауптберайхсляйтер, — Готтфрид постарался придать лицу наиболее равнодушное выражение. — Лица у них были прикрыты, одним глазом я до сих пор плохо вижу.

— Однако оберайнзацляйтер Штайнбреннер уверяет, что признаки были явными даже при том, что открытой кожи у них было совсем мало, — Малер вопросительно посмотрел на Готтфрида. — Вы же знаете о зараженных. Готтфрид? Знаете, как они выглядят?

Это было похоже на вопрос с подвохом. Еще неделю назад Готтфрид не имел о зараженных никакого представления; а теперь с ним говорят так, будто бы он должен был знать об этом явлении едва ли не с детства.

— Разумеется, — Готтфрид кивнул.

— Откуда? — Малер наклонил голову и улыбнулся. От этой улыбки по спине у Готтфрида пополз холод.

— Я подписал документ о неразглашении, — ответил он. — Поэтому не могу рассказать об этом подробно.

Малер посмотрел на него со смесью разочарования и гордости. То ли он ждал, что Готтфрид сейчас попадется, то ли боялся этого, но, судя по всему, принятое решение оказалось верным.

— Отлично, — Малер выпустил облачко дыма. — То есть, вы утверждаете, что в баре “Цветок Эдельвейса” не видели зараженных?

— Никак нет, херр хауптберайхсляйтер!

— Отлично, — Малер улыбнулся, как показалось Готтфриду, с облегчением. — Теперь вы берете форму объяснительной, выходите в приемную и пишете. Пишете ровно то, что сказали мне, слышите? И присовокупьте туда вашего Швайнсшайссесшванцбреннера! Дайте повод полиции и Отделу Идеологии посмеяться. Будут вопросы — обращайтесь к Вальтрауд.

— Они-то посмеются, — обреченно выдохнул Готтфрид. — А меня потом опять… это… на партсобрании… — он провел ребром ладони по шее. — Да и Вальтрауд…

— Ничего не могу сказать вам о партсобрании, — покачал головой Малер. — Но если уж вам и достанется, то на сей раз не одному. А вам, кажется, не привыкать. Что до Вальтрауд — это ее работа — ответить на ваши вопросы, — он заговорщически подмигнул. — Все ясно?

— Так точно, — отозвался Готтфрид. — Вот еще, мои документы.

— Видел, — отмахнулся Малер. — И, кстати. В конце недели жду от вас отчет о выполнении плана. Или завтра вечером, или в пятницу до партсобрания.

Готтфрид собрал свои бумаги и поплелся в приемную. Сел за стол и принялся переносить на бумагу пересказ собственных вчерашних злоключений, стараясь писать крупно и отчетливо. Вальтрауд вышла из кабинета Малер и с громким стуком поставила перед ним чашку с уже остывшим недопитым кофе.

— Не наделайте ошибок, арбайтсляйтер Веберн, — процедила Вальтрауд.

— Уж постараюсь, — отозвался Готтфрид.

Вопросов в ходе заполнения формы не возникало, и это даже немного расстраивало — ужасно хотелось позлить Вальтрауд. Он старательно писал четкие, исчерпывающие формулировки, чтобы не допустить даже самой возможности превратного понимания ситуации, и думал. Думал о том, что сейчас его мысли концентрировались, направлялись в одну точку, служили одной цели, как если бы…

Ах, если бы я только мог создать не оружие массового поражения, но нечто точечное, направленное…

Готтфрид дернулся и потер здоровый глаз. Что-то в этой мысли снова зацепило его, зазвучало гулким эхом в его голове. Это был ключ — но к чему?

— Вы отвлеклись, — ледяным голосом проговорила Вальтрауд.

— Простите, — пробормотал Готтфрид, перечитывая последнее предложение объяснительной.

Сформулировано было чудовищно. Как будто бы он писал не для живых людей.