Читаем З часів неволі. Сосновка-7 полностью

Коли пиляли прут у першому ряді, було легше. Кандиба — уважний спостерігач, він відразу попереджав, коли мент з’являвся на трапі і йшов у їхньому напрямку. Проте існувала інша проблема: коли мент ішов повільно, то в’язень легко встигав вилізти з води і вбратися, а коли — дуже швидко, то важко було встигнути одягнутися так, щоб не виникало підозри для стороннього ока.

Спільно з Кандибою побратими виробили сигналізацію на звичайну ходу мента і на швидку. Одного разу Семенюк саме пиляв, коли Кандиба просигналив, що мент іде дуже швидко. Роман побоявся вилазити і причаївся під трапом. Мент майже біг, коли дійшов до ставка, раптом стишив ходу і став уважніше придивлятися до води. В’язень причаївся і — нічичирк, тільки й чекав що ось побачить його й закричить. Аж ні, слава Богу, пронесло — мент Семенюка не помітив! А він, коли мент повільно ступав по дошках трапа над його головою, увесь стиснувся, мов загнаний собака, готовий вибухнути найбруднішою лайкою і на мента і на всю московську імперію. А коли його кроки стали віддалятися і зрозумів, що пронесло, то цокотів зубами — не так від холодної води, як від напруги. Подякував Богові і аби зігрітися, став швидко пиляти штиря. Та лишень смикнув ножівку, як вона раптом хруснула. Вилаявся, і, намагаючись прибрати безтурботного вигляду, поволі виліз із води, одягнувся і пішов далі від сажалки.

Нарешті, в’язні перепиляли штиря у воді і спробували, чи можна нижній кінець так відхилити, щоб дозволяв просунутися. На щастя, він трохи відхилився і Семенюк протиснувся на другий бік, потім — назад, потім виставив його, як було раніше. Штирі другого ряду були ще товщі, либонь, не менше 30 міліметрів. Стояли так само густо, що поміж них не просунешся. Довелося пиляти. Олійник — міцний чоловік, та й Роман не з безсилих, і все ж пиляння просувалося вельми повільно. Від незручности часто ламалися полотна ножівок. Іноді це припиняло роботу на кілька днів. Час від часу роботу зривав і дощ, бо ж не будеш у дощ лізти у воду нібито для купання.

Провели змовники нараду втікачів і помічників і прийняли рішення впродовж двох тижнів не пиляти, а уважно слідкувати за всім, що відбувається в зоні. Нічого підозрілого не було помічено.

Аби відвернути увагу, команда розпустила по зоні чутку, що до Олійника приїздить на побачення сестра і, здається, вмовлятиме Антона написати покаянну заяву.

Олійник запросив сестру Надію на побачення. Вона приїхала, привезла гроші, костюм і дві сорочки.

Згодом перепиляли штиря у другому ряді. Його також можна було відхиляти й пролазити. Третій ряд складався з тонших штирів. Один був неглибоко застромлений у дно, його вдалося вигнути настільки, щоб дозволяв протиснутися.

У міру просування підготовки до втечі, в групі наростало хвилювання. Дехто з тих, хто на початку збирався тікати, в кінці підготовки так нервував, що Роман з Антоном запропонували на зборах не йти з ними нікому. Краще до кінця забезпечити їм спокійну атмосферу в зоні й добру підготовку. Це було правильно. Провал під час підготовки означає заміну концтабірного ув’язнення на три роки тюремного. А провал під час виходу із зони — це ризик бути застріленим. Поки йде підготовка, люди витримують нервове напруження. Наближення вирішальної ночі нерви напружує більше і більше. Добре, коли людина в останній день чесно відмовиться і не видасть таємниці. А бували випадки, коли нервування призводило до відмови від підготовки втечі, або ще гірше — викликала підозри в ментів, і ті самі нападали на слід. Семенюк з Олійником почували в собі досить духу, аби продовжити справу і йти на ризик.

— Пане Романе, — запитую я, — що ви планували робити на волі?

— Воювати проти московських окупантів.

— Як? Ви мали надію знайти зброю?

— Ми б її знайшли?

— Де ви збиралися базуватися?

— Знайшли б когось із старих знайомих, а влітку можна було б і в лісі.

— Гаразд, я маю багато запитань до вас, але поки що розкажіть все послідовно, чим закінчилася ваша втеча.

I пан Роман охоче розповів, що було далі.

Отже, в ніч виходу із зони група підтримки поклала опудала на ліжка втікачів, щоб створити ілюзію, буцім вони сплять. З одного й з другого боку ставка хлопці спостерігали за трапами, щоб у разі появи мента, відвернути його увагу якимсь криком чи мовбито сваркою.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Айвазовский
Айвазовский

Иван Константинович Айвазовский — всемирно известный маринист, представитель «золотого века» отечественной культуры, один из немногих художников России, снискавший громкую мировую славу. Автор около шести тысяч произведений, участник более ста двадцати выставок, кавалер многих российских и иностранных орденов, он находил время и для обширной общественной, просветительской, благотворительной деятельности. Путешествия по странам Западной Европы, поездки в Турцию и на Кавказ стали важными вехами его творческого пути, но все же вдохновение он черпал прежде всего в родной Феодосии. Творческие замыслы, вдохновение, душевный отдых и стремление к новым свершениям даровало ему Черное море, которому он посвятил свой талант. Две стихии — морская и живописная — воспринимались им нераздельно, как неизменный исток творчества, сопутствовали его жизненному пути, его разочарованиям и успехам, бурям и штилям, сопровождая стремление истинного художника — служить Искусству и Отечеству.

Екатерина Александровна Скоробогачева , Екатерина Скоробогачева , Лев Арнольдович Вагнер , Надежда Семеновна Григорович , Юлия Игоревна Андреева

Биографии и Мемуары / Искусство и Дизайн / Документальное
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное