Читаем З часів неволі. Сосновка-7 полностью

Пірус сказав у бараці, що треба викликати начальство “Даль строю”. Оголосили страйк і попередили, що хто вийде до праці, той хай до барака не повертається. Їхня бригада була така, що обслуговувала шахту: кріпильники, вкладачі колії, майстри опускати кліті і твій. Коли їхні не пішли до праці, то й зупинилася фабрика. Приїхав начальник “Дальстрою” і викликав пана Піруса. Погрожував, кричав, лаявся. Пригрозив, що його судитимуть, якщо він не виведе людей до праці, бо, мовляв, це він їх затримав. Він відмовлявся. Тоді той викликав свідка — учителя з Чернівецької области. Учитель заплакав і каже: “Гражданін начальник, він сказав, якщо хтось вийде на роботу, щоб вечером не заходив до барака”.

— Ти казав так? — питає начальник Васильєв.

— Казав. I зараз те ж саме кажу, тому що вночі його задушать, а мене будуть возити по тюрмах, а мені вже надокучили специ, бури, і всілякі ізолятори.

І сказав, щоб його зараз же відправили в другий табір.

А Васильєв тиснув на нього:

— Іди і жени чи веди людей до праці.

Той відповів, що ніхто не піде з барака, доки не знімуть замки, ґрати, парашу.

— Судити будемо всіх заводіїв! — кричить Васильєв.

Начальство запевнило, що так і буде. Пірус намагався відповідати спокійним тоном і сказав, що це їх швидше судитимуть, аніж його.

— Не зліть народ, бо до ранку залишиться купа попелу з усього концтабору. Я ще раз вас прошу відправити мене в інший концтабір, бо не хочу бути свідком таких подій, — каже Пірус.

Врешті, з Васильєвим вони домовилися, що він дає наказ зняти ґрати з вікон, замки з дверей і парашу забрати з барака, а Пірус виведе людей до праці…

Васильєв тут же наказав начальству зняти те все, хоча вони ще з начальником “Дальстрою” сварилися. Нарешті Васильєв сказав:

— Я буду на вахті, а ти йди виведи людей до праці.

Пірус пішов. Табірне начальство відімкнуло замок і кричить, щоб виходили на роботу. Побачили його і просять сказати людям, щоб ішли до праці. Та він відповів:

— Вам дав наказ Васильєв зняти ґрати й замки, а ви що робите? Я йду і покличу його. Начальство закрутило хвостом. “А ми здіймаємо”, — кажуть. — Де ви здіймаєте?! — заперечив. І тут закричав по-російському: “…твою мать! Ти попомниш!”

Незабаром Василя Піруса і Володимира Сорокаліта забрали до іншого концтабору. Там вони таке Різдво справили, якого, як казали наглядачі, ще Колима ніколи не бачила й не чула: вони вийшли вночі з бараків і заколядували “Нова радість стала…” Здавалося, гори клекотали. Начальство бігало й просило: “Ну не можна, не треба, ну кінчайте!”

А пан Пірус так само спокійно відповідав їм: “Ідіть спати. Все буде гаразд. Не зліть людей. Майте совість! Наші родини в могилах, в Сибіру, а ми на Колимі догниваємо. Це все, що залишилося в умі, в серцях. У душах. Їх ми будемо зберігати до смерти, де б ми не були. За те, що ви розтоптали традиції батьків, вас проклянуть нащадки і могили ваші обминатимуть зі стиду. Ви хочете, щоб ми стали такими, як ви — не дочекаєтесь!” І що на те відповів капітан: “Яку гуманність проявила Країна Рад — вона ж життя тобі дарувала!” Пірус перебив його: “Ви життя вбиваєте, а не даруєте.”

Через два тижні, як розповів Василь Пірус, його разом з Соро-калітом викликали з речами на вихід. За вахтою стояло вантажне авто, переобладнане на “воронок”. Відчинили двері: “Заходьте!” У машині сиділо п’ятнадцять хлопців з верхнього концтабору, два росіянина і один незнайомий. А ще — дванадцять українців та ще двоє: Пірус і Сорокаліт. Шофер обмотував авто ватною ковдрою і просив Бога, щоб не заглух мотор, бо, як він казав, унизу “сквознячок” і мороз до 60 градусів. Поки він загортав і обтикав кабіну, мотор працював. Нарешті поїхали. У підлозі була дірка, і газ ішов у “воронок”. За селищем відчули, що хлопці вчаділи, машина зупинилася, витягнули людей на сніг і терли снігом. Коли трохи очуняли, в’язнів запхали в авто і повезли, ледь живих. Був сильний вітер, їх довезли до перевалу (дорога видовбана у скелі).

Там був перевал, який звали Дунчин пуп. Там жила Дуня, мала хату, жила одна і була дуже тлуста. В ті часи шоферами були злодії, які повідбували терміни в концтаборах. Вони заробляли гроші, щоб приїхати на материк одягненими та з грішми. Дуня забезпечувала їх любов’ю, а ті платили добре — за любов шофер повинен був насипати їй золотим піском пупець. Вона жила в повній безпеці. Вночі шофер заїздив, вона радо приймала, пригощала і приймала золото. Дуню ніхто ніколи не образив, не обдурив, не пограбував. За неї горою стояли всі шофери. Отож до цього перевалу докотилося їхнє авто. Коли глянути згори вниз, то висота така, що авто виглядає, як коробка сірників.

Доїхавши до цього перевалу, шофер і начальник конвою вискочили з кабіни і на повнім ходу пустили авто в прірву. Все розрахували дуже точно, проте, кажуть же, що у фортуни зав’язані очі — хтось із них був щасливий.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Айвазовский
Айвазовский

Иван Константинович Айвазовский — всемирно известный маринист, представитель «золотого века» отечественной культуры, один из немногих художников России, снискавший громкую мировую славу. Автор около шести тысяч произведений, участник более ста двадцати выставок, кавалер многих российских и иностранных орденов, он находил время и для обширной общественной, просветительской, благотворительной деятельности. Путешествия по странам Западной Европы, поездки в Турцию и на Кавказ стали важными вехами его творческого пути, но все же вдохновение он черпал прежде всего в родной Феодосии. Творческие замыслы, вдохновение, душевный отдых и стремление к новым свершениям даровало ему Черное море, которому он посвятил свой талант. Две стихии — морская и живописная — воспринимались им нераздельно, как неизменный исток творчества, сопутствовали его жизненному пути, его разочарованиям и успехам, бурям и штилям, сопровождая стремление истинного художника — служить Искусству и Отечеству.

Екатерина Александровна Скоробогачева , Екатерина Скоробогачева , Лев Арнольдович Вагнер , Надежда Семеновна Григорович , Юлия Игоревна Андреева

Биографии и Мемуары / Искусство и Дизайн / Документальное
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное