Читаем З часів неволі. Сосновка-7 полностью

Все ж він розповів цю історію до кінця. Знівечене голе її тіло москалі поклали біля сільради і встановили поодаль приховану варту. Сподівалися, що хтось доповість братам-повстанцям, вони прийдуть сюди і москалі їх тут зловлять. Полювали вже й на Миколу. Він від мобілізації ухилявся за допомогою фальшивих довідок, але останні місяці не вельми на них покладався і більше ховався. У час останньої акції і мордування сестри також не був удома.

Мертва Орися лежала біля сільради три доби. Від своїх людей брати знали, де засіли москалі. Прийшла сотня, тихенько вночі їх оточила, закидала гранатами і перебила всіх до одного. Сотник поставив залоги на околицях села в ярах, в кущах і за деревами. Скликали всіх селян і зі священиком поховали сестру по-людськи. Микола довідався про смерть сестри на п’ятий день після поховання.

Я плюнув на все своє господарство, попрощався з дружиною, пішов до братів у ліс, попросив у сотника карабіна і поклявся перед сотнею, братами й Господом Богом безжально стріляти, давити й нищити цих московських звірюг, що лишень образ мають людський, а насправді — найогидніші виплоди сатани. Це не люди. Це щось чорне, жорстоке, бездушне, садистське.

— Ну, як можна було таке молоденьке вродливе обличчя, як було в моєї Орисі, — вигукнув він, — товкти об холодні засніжені грудки твердої землі, товкти аж доти, доки не розірвали його і не виточили всю її кров?! Як можна!!! Ну, як винувата, застрільте, але як же можна так знущатися?! Ні, вони — нелюди. Їх треба вбивати як блощиць. І я їх убивав! Жаль, що наша християнська Волинь через свою набожність намагалася вбивати найменше і вбивала тільки тоді, коли виходу іншого не було. Це скоротило московські жертви в десятки разів — ось чого мені жаль. Я помстився за кривду України, за мою любу Орисю. Може соромно казати, але з роками я поступово збайдужів до своєї дружини. Може, що в нас не було дітей, а може, що з дружиною пов’язує чоловіка любов, а з сестрою — кровна спорідненість. Жінки часто покидають чоловіків-в’язнів, а сестри не відмовляються від братів. І образ Орисі ось уже півтора десятка років перед моїм зором не блідне і не згладжується, а стоїть яскравий, живий і такий же любий і дорогий, як і в час нашої останньої зустрічі. Зрідка вона снилася мені. І здавалося вона вдячна, що я помстився за її смерть, і що не забуваю її.

Ну, а взяли мене пораненим дуже далеко від рідних місць, а втім, москалі не знають і сотої долі того, що я зробив. Сподіваюся, пан Левко, не перекаже їм цю мою сповідь.

— Дякую за довіру. Я на боці українського народу, а не на боці московської імперії. Я вас майже не знаю, але повірив у щирість вашої розповіді. І я запам’ятаю її назавжди. Проте ви почали розмову з поради бути обережним і остерігатися стукачів, а самі стоїте на шляху безоглядної боротьби. Як це пояснюєте?

— Треба зберегти себе для боротьби там, в Україні, а не згинути тут, в заколюченій кошарі.

— Ви давно знаєте Кічака? А Юрківа?

— Знаю. Обоє наші чесні люди.

— Їм можна вірити на сто відсотків?

— На сто відсотків ви й собі не можете вірити, бо не знаєте, як поведетеся в якихось несподіваних обставинах.

— Ви маєте на увазі, що всяку людину можна обдурити, що не можна досягнути такого рівня, коли б не дався обдурити. Я маю на увазі не це. Маю на увазі свідому політичну лінію, а не момент, коли хтось може перехитрити, коли людина може спіткнутися.

— Ті хлопці політично до кінця наші й чесні. — З неприхованим захопленням твердо сказав Столяр.


* * *


Ми повернулися до барака. Майже посередині стояв прямокутний довгий стіл і пообіч — дві лавки. Я взяв із тумбочки журнал, сів за стіл і відкрив палітурку. Очі ковзнули по текстові, та я не бачив його. Перед очима стояла жива картина мордувань тієї гарної вісімнадцятирічної Столяр Орисі.

Подібну історію десь приблизно 1960 року розповідав мені в селі Пітричі Краснянського району на Львівщині Володимир Ку-манський. З тією різницею, що волочили не за возом, а за саньми, і не дівчину, а хлопця-повстанця. І, мабуть, таких випадків було багато в Західній Україні. Як розуміти це? Що з позицій держави відбувалося?

Жорстоке мордування повстанців на очах усього села мало б викликати у селян ненависть до катів і штовхати їх до лісу. І справді це змусило не одного чоловіка покинути хату й піти до тих же повстанців.

Влада це знала. Чого ж вона розвивала ненависть, замість намагатися викликати до себе симпатії? Мабуть, вона вважає, що їй більше корнети зі страху людей, аніж з їхніх симпатій, тим-то цими дикунськими методами і прагне залякати, паралізувати волю. Якщо москалі так чинять не через свою дикунську природу, а внаслідок науково обґрунтованих знань психології людей, то їхній метод є яскравою відповіддю на те, що важливіше для правителя: симпатії чи покора підлеглих?

Перейти на страницу:

Похожие книги

Айвазовский
Айвазовский

Иван Константинович Айвазовский — всемирно известный маринист, представитель «золотого века» отечественной культуры, один из немногих художников России, снискавший громкую мировую славу. Автор около шести тысяч произведений, участник более ста двадцати выставок, кавалер многих российских и иностранных орденов, он находил время и для обширной общественной, просветительской, благотворительной деятельности. Путешествия по странам Западной Европы, поездки в Турцию и на Кавказ стали важными вехами его творческого пути, но все же вдохновение он черпал прежде всего в родной Феодосии. Творческие замыслы, вдохновение, душевный отдых и стремление к новым свершениям даровало ему Черное море, которому он посвятил свой талант. Две стихии — морская и живописная — воспринимались им нераздельно, как неизменный исток творчества, сопутствовали его жизненному пути, его разочарованиям и успехам, бурям и штилям, сопровождая стремление истинного художника — служить Искусству и Отечеству.

Екатерина Александровна Скоробогачева , Екатерина Скоробогачева , Лев Арнольдович Вагнер , Надежда Семеновна Григорович , Юлия Игоревна Андреева

Биографии и Мемуары / Искусство и Дизайн / Документальное
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное