Читаем З часів неволі. Сосновка-7 полностью

І ось Луцьківа привезли. Трохи вищий за середній зріст, доброї статури, молодий і бадьорий. Я був на роботі, тож у день приїзду Луцьківа не міг прийти до нього. Прийшов наступного дня. Привітався, проте доволі холодно і запропонував вийти з барака, поспілкуватися наодинці.

— Василю, навіщо ти розповів слідчому нашу розмову про зброю? — питаю його.

— Я ж сказав, що ти був проти озброювання нашої організації.

— Але ти розповів, що я вважав за необхідне проникати в армію і проводити роботу серед військових?

Луцьків помовчав.

— Ти чого мовчиш? Навіщо ти навів чекістів на програму? Ти ж її добре заховав у мішок з борошном. Навіщо віддав їм програму?

— Майор Сергадєєв розповів, що ти — американський шпигун. Коли ти служив в Австрії, тоді ти зв’язався з американською розвідкою. У вашому полку був убитий старший лейтенант. Ти був причетний до цього вбивства. І в наступному власне за завданням американської розвідки ти приїхав на Львівщину і організував нас для антирадянської діяльности. А для чого б іще ти з’явився на Львівщині: батьки твої на Чернігівщині, дружина на Хмельниччині? На Львівщині в тебе нікого не було, отже, приїхав за завданням ЦРУ.

— Що тобі ще розповідали про мене? — з неприхованим роздратуванням питаю його.

— Багато разів із подробицями переповідали про твою шпигунську діяльність.

— Ти повірив цьому?

— Повірив.

— І вирішив допомагати чекістам викривати американського шпигуна?

— Не тільки це.

— А що ще?

— Одного разу той високий-високий мент, що часто стояв на коридорі (ти ж його знаєш), веде мене до кабінету слідчого. Вже було недалеко до кабінету, коли в лівій камері когось ріжуть: такий, знаєш, глибокий несамовитий грудний крик і хропіння таке, як буває, коли дорізують кабана. Явно було, що зажимають рота, щоб не виривався крик. Мент мене зупинив, через хвилинку повів далі. Двері камери були ледь прочинені. Я зиркнув туди, а за порогом свіжа калюжа крові. Мент питає: “Хочеш подивитися на свого дружка?” “Ні, — кажу, — не хочу!” “Тоді ходімо”, — каже. І завів мене до кабінету слідчого. Коли я переступив поріг, праворуч і ліворуч від мене виявилися менти. Слідчий підходить до мене впритул і сичить просто в очі: “Ти чув, що ми зробили з твоїм посправником? І з тобою буде це саме! Чуєш, це саме! Завтра о цій же порі! Якщо не допоможеш розкрити шпигуна Лук’яненка і всю вашу зрадницьку групу!”

Ми ж з тобою були за самостійну Україну, але про жодне ЦРУ мови не було, і я не збирався продаватися американцям разом з тобою.

— Ти дурень! І ти почав підписувати протоколи слідчого, не читаючи?

— Так.

— А потім ти дав підписку на співпрацю?

— Левку, я тобі все розповім, але не розповідай людям. Хай вони не знають. А тобі я буду все розповідати.

— Навіть коли б я погодився мовчати, від людей це не сховаєш. Люди розумні й досвідчені. Своєю поведінкою ти сам викриєш себе. Та й я ховати тебе не буду, бо це б означало, що я дію в інтересах КДБ супроти націоналістів. Я на це не піду. Навіщо ти продав свою душу?

— Вони обіцяли мене випустити. Казали, що їм потрібна моя допомога у викритті тебе — шпигуна, лише до суду, а потім мене випустять. Коли мене посадили разом з вами на лаву підсудних, я здивувався, а коли засудили на 10 років, то попросився на розмову з Сергадєєвим і висловив йому своє обурення і здивування. Він мене заспокоїв. “Каже, — не турбуйся, — ти сидіти не будеш. А що присудили до 10 років, то так і треба — це про людське око, бо треба ж, щоб інші шестеро не здогадувалися. I попросили, щоб я посидів з Романом Гурним. Я погодився. А коли слідство у справі Українського національного комітету скінчилося, вони мене не хотіли випускати. Тоді я сказав Сергадєєву, що мене вже пора випускати. Він почав мене просити, щоб я їм ще трохи допоміг у концтаборі. Каже: “Там, у концтаборі в Сосновці навколо Лук’яненка формується активна націоналістична група. Для радянської влади дуже важливо знати її плани, тож прошу тебе допомогти. Ти запевняв КДБ, що ти не проти радянської влади, чи, може, ти тепер уже став на антирадянські позиції?” — питає. “Та ні, — кажу, — я не проти радянської влади”.

— В такому разі, — каже, — ти розумієш наше бажання нейтралізувати антирадянські наміри Лук’яненка. І ніхто краще тебе не зможе слідкувати за його діяльністю.

— Ну а ви ж обіцяли, — кажу йому, — випустити мене після закінчення слідства у справі Гурного?

— Бач, ми надіялися, що Лук’яненко припинить свою антирадянську діяльність у таборах, а він не припиняє. Якби він припинив, ми б тебе випустили. Фактично він тебе держить в ув’язненні. Ти поїдеш у зону і як тільки доб’єшся припинення ним підривної діяльності, так і вийдеш на волю.

— А що вони ще казали?

— Казали, щоб я добре ставився до праці, не порушував режим ув’язнення, займався спортом.

— Сказали слідкувати за мною чи ще за ким?

— За тобою і тим колом людей, що навколо тебе.

— Яке ти собі псевдо взяв?

— Не я взяв. Вони запропонували псевдо Головащук.

— Цікаво, чи не має такого прізвища в зоні?

— Не знаю.

— З ким ти маєш зустрічатися?

Перейти на страницу:

Похожие книги

Айвазовский
Айвазовский

Иван Константинович Айвазовский — всемирно известный маринист, представитель «золотого века» отечественной культуры, один из немногих художников России, снискавший громкую мировую славу. Автор около шести тысяч произведений, участник более ста двадцати выставок, кавалер многих российских и иностранных орденов, он находил время и для обширной общественной, просветительской, благотворительной деятельности. Путешествия по странам Западной Европы, поездки в Турцию и на Кавказ стали важными вехами его творческого пути, но все же вдохновение он черпал прежде всего в родной Феодосии. Творческие замыслы, вдохновение, душевный отдых и стремление к новым свершениям даровало ему Черное море, которому он посвятил свой талант. Две стихии — морская и живописная — воспринимались им нераздельно, как неизменный исток творчества, сопутствовали его жизненному пути, его разочарованиям и успехам, бурям и штилям, сопровождая стремление истинного художника — служить Искусству и Отечеству.

Екатерина Александровна Скоробогачева , Екатерина Скоробогачева , Лев Арнольдович Вагнер , Надежда Семеновна Григорович , Юлия Игоревна Андреева

Биографии и Мемуары / Искусство и Дизайн / Документальное
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное