Читаем З часів неволі. Сосновка-7 полностью

— З капітаном Литвином і за його дорученням ще з якимось цивільним у робочій зоні.

— Ти маєш їм розповідати чи писати?

— Вони сказали, що на перших порах усно.

— Скільки маєш бути в зоні? Коли вони обіцяли тебе випустити?

— Обіцяли випустити через півтора-два роки. Сказали, що у всякому разі сидітиму не більше двох років.

— Василю, до арешту ти мав нормальну добру пам’ять. Ти зберіг пам’ять?

— Зберіг. Я все пам’ятаю.

— Тоді ти пам’ятаєш, як Сергадєєв разом з іншими офіцерами КДБ обіцяв тебе випустити після закінчення слідства у нашій справі і не випустили, обіцяли випустити після суду і не випустили, обіцяли випустити після закінчення слідства у справі УНК — і не випустили. Вони тебе вже тричі обдурили. Як можна вірити людям, які вже тричі обдурили? Як можеш ти вірити, що вони виконають свою четверту обіцянку?!

— Вони так щиро дивилися мені в очі і так запевняли, що я вірю, що через півтори-два роки випустять.

— Мені жаль тебе, Василю. Ти нещасна людина. Ти навіть не здогадуєшся, як важко тобі буде жити в цьому обмеженому середовищі людей на цьому обгородженому просторі! Ти простакувата й довірлива людина. Ти заслуговуєш на жалість і співчуття, а зона — це місце жорстокої ідеологічної боротьби. Ця боротьба виключає сентиментальне співчуття. Вона ділить людей на своїх і ворогів і до ворогів ставиться безжально. Чекісти ставляться до нас безжалісно. Ми ставимося до них так само. Ти поставив себе не по наш, а по їхній бік, тож будь готовий витримати жорсткий прес. Із жалю до твоєї нікчемности я не прискорюватиму прес, але він поступово зростатиме. Ти не знайдеш у чекістів притулку і дружнього тепла, бо, як людина, ти їм не потрібен. Ти їм потрібний як сексот і годі. Ти міг би знайти душевне тепло, співчуття і підтримку в побратимів по боротьбі за самостійність України, навіть зустрінув би його в наших союзників литовців чи естонців, а ти відрізав себе від цього душевного тепла. Ні мороз, ні вітер, ні холодний барак так не проймають холодом душу, як холод своїх же краян. У найхолоднішу хуртовину на душі стає тепло й приємно від привітного погляду друга. А як буде на душі, коли в очах краян зустрічатимеш презирство, зневагу і холодне побажання “щоб ти здох!”? Іди! Як стелиш собі, так спатимеш!

— Левку, прошу тебе: не розповідай людям те, що я тобі розповів!

— Ти бачиш, що основне я знаю і без твоєї розповіді. Ти дав подробиці. До основного я прийшов шляхом логічних міркувань. Інші люди також уміють думати.

— Не поспішай розповідати, а там за півтори-два роки мене випустять!

— Іди геть! І не підходь до мене!

Гаркнувши так, я повернувся і пішов до свого барака.

Минуло п’ять-шість місяців. Давно розтав сніг і зазеленіла трава. Кущі вкрилися зеленим листям. Земля на стадіоні підсохла, і молоді в’язні часто виходили на стадіон поганяти міхура або й пограти командами. Луцьків ще взимку купив собі бутси, і тепер їх, бувало, взує, одягне спортивні трусики й теніску і вийде на стадіон. Хоче приєднатися до гравців, та ніхто не вдарить на нього міхур. Він стане збоку й жалісно чекає. Раптом випадково летить міхур у його бік. Він підбіжить, ударить на когось у гурті, а там ніхто не бере його міхура, він падає на землю, котиться. І коли зупиниться, хтось підбіжить і пускає його до команди футболістів. Його не хочуть. Не гонять від себе. Не лають. Його просто не бачать. Там, де він є і так жадібно чекає на міхур від когось, його нема! Там просто порожнє місце.

Така чудова весняна пора: яскраве тепле сонечко, легенький прохолодний вітерець і ще не жарко, трава, кущі — усе живе так тягнеться до сонця і буяє! Так легко бігають стадіоном молоді ноги, так влучно б’ють міхура, так красиво в повітрі він літає! Луцьків вийшов на стадіон раз, два, три, вийшов уп’яте — леле, жоден футболіст не послав до нього міхур і жоден не прийняв від нього! Він сховав бутси і перестав виходити на стадіон, а серце обливалося сльозами — відкинутий, відсахнутий. Між людьми і без людей!

Ні, не без людей. Упродовж усіх цих місяців постійно відбувався подвійний рух: повстанці і чесні в’язні все рідше підходили до нього, аж доки не лишилося жодного, хто хотів би з ним побалакати. Натомість підійшов один поліцай, потім москаль-власівець, потім старий білорус, що з німецької поліції перейшов до совітських партизанів і до чекістів, потім — ціла вервечка різних стукачів.

Луцьківу вони були гидкі так само, як і всім порядним людям. І він не хотів з ними заводити знайомства. Він хотів бути серед порядних, а вони всі його ігнорують. І він опинився сам один. Як жити, коли тебе всі бойкотують і ти не маєш з ким перекинутися словом?!

Якось я лежав за дерев’яним цехом у високій траві і читав журнал “Вітчизна”. Підходить Луцьків і хриплим голосом благає:

— Левку, не відгони мене. Хочу побалакати.

— Що ти хочеш мені сказати?

— Мені так тяжко! Мені ні з ким погомоніти. Я немов один у лісі чи в безлюдному степу, дарма що навколо ж люди!

У нього губи затремтіли і з очей полилися сльози.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Айвазовский
Айвазовский

Иван Константинович Айвазовский — всемирно известный маринист, представитель «золотого века» отечественной культуры, один из немногих художников России, снискавший громкую мировую славу. Автор около шести тысяч произведений, участник более ста двадцати выставок, кавалер многих российских и иностранных орденов, он находил время и для обширной общественной, просветительской, благотворительной деятельности. Путешествия по странам Западной Европы, поездки в Турцию и на Кавказ стали важными вехами его творческого пути, но все же вдохновение он черпал прежде всего в родной Феодосии. Творческие замыслы, вдохновение, душевный отдых и стремление к новым свершениям даровало ему Черное море, которому он посвятил свой талант. Две стихии — морская и живописная — воспринимались им нераздельно, как неизменный исток творчества, сопутствовали его жизненному пути, его разочарованиям и успехам, бурям и штилям, сопровождая стремление истинного художника — служить Искусству и Отечеству.

Екатерина Александровна Скоробогачева , Екатерина Скоробогачева , Лев Арнольдович Вагнер , Надежда Семеновна Григорович , Юлия Игоревна Андреева

Биографии и Мемуары / Искусство и Дизайн / Документальное
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное