Читаем З часів неволі. Сосновка-7 полностью

— Це наклеп на совітську дійсність отаких ворогів, як ви.

— Ви платите кожному “патріоту” чи вони працюють в основному безплатно?

— Це не ваше діло!

— Ну, так, у вас є й багато інших способів, як ви можете віддячити сексотові.

— Сексотів тепер немає! Чуєте: немає! Є совітські патріоти! І не я, а вони посадять вас на лаву підсудних. Я лише виконаю свій службовий обов’язок і юридично допоможу оформити справу. І не думайте, що вам із всієї вашої антисовітської діяльности вдасться хоч щось приховати — я все знаю!

— І ви, ясна річ, знаєте статтю 88 Кримінально-процесуального кодексу, яка агентурну інформацію не допускає до суду і суду дає право виносити вирок тільки на тих доказах, які перевірені й підтверджені в суді.

— В совітських умовах перехід від неофіційного джерела до офіційного доказу не становить жодних труднощів, тож можете себе не тішити цим. Це вам не допоможе. Допомогти вам може одне — чесне відбування кари. Якщо ж будете тут, у моєму кабінеті та в кабінетах інших керівників колонії, говорити одне, а за межами штабу ритимете, наче кріт, проти нашої влади, то посаджу до тюрми! Я прочитав один з ваших зошитів. Ви конспектуєте історію Росії Соловйова та курс лекцій з історії Росії Ключевського. Текстів антисовітських немає, проте антиросійська тенденція аж світиться: все, що автори сказали поганого про Росію, ви записуєте, а доброго висловлювання не записали жодного.

— Доброго про Росію я наслухався до арешту, а тепер, щоб не було однобокого уявлення про неї, занотовую критичні висловлювання. Сподіваюся, ви повернете мені зошити?

— Ідіть! І намотайте собі на вус!

Я вийшов. На стадіоні гуляли два Степани — Вірун і Кравчук. В’язенська етика забороняла політв’язню входити в особисті контакти зі службовцями концтаборів і в’язниць. У в’язня не може бути таємниць з адміністрацією від інших в’язнів. В’язень кожну розмову з будь-ким із служби адміністрації та наглядачами мусив якнайдокладніше переказати у своєму близькому колі. Я вважав це правило за справедливе, воно давало можливість взаємно контролювати зміст розмов в’язнів з чекістами і стежити за зміною настроїв, а також уловлювати орієнтацію самої адміністрації. Тож завжди радо його виконував і тепер пішов на зустріч Вірунові і Кравчукові. Переказав їм докладно розмову з Литвином і спитав, чи ймовірно, щоб Литвин знав зміст усіх наших розмов з нашими добрими людьми.

— Та бреше він! — кинув Вірун. — Звідки йому знати, про що ми балакаємо, позалазивши десь між колоди лісу чи між височенні стоси дерев’яних деталей?

— Степане, — звернувся я до Кравчука, — ти давно сидиш, то як ти думаєш, Литвин використовує підслуховуючу техніку? Де він міг її розставити? Як далеко вона спроможна чути наші голоси?

— Техніку він, ясна річ, використовує. Її напевно поставили в кімнатах для побачень, мабуть, у шізо, може, в якихось тихих курильнях. Але неможливо її використати в робочих цехах і по всій величезній території, бо ж цехи обслуговують і територію прибирають не менти, а наші люди, — каже Кравчук.

— Із того, — кажу, — що сказав Литвин, можна зробити висновок, що він знає те, що я висловлював гучно в бараці, в їдальні та ще десь, так би мовити, публічно. Його натяки і побудовані на них погрози, можуть бути голими припущеннями, а можуть бути обґрунтовані на доносах дуже близької нам людини. Перше не страшне, бо не може призвести до якихось серйозних наслідків. Другий варіянт може призвести до серйозних наслідків. Тут одна рада: уважніше ставитися до співрозмовників та самих розмов.

— Пам’ятаймо правило Декалогу “Про справу не говорити з тим, з ким можна, а з тим, з ким треба”, — узагальнив Кравчук.

Переведення на суворий режим

З осени 1961 року режим ув’язнення щомісяця ставав все суворіший. 1962 рік почався з міцнішого загвинчування гайок. Десь тоді пленум Верховного Суду СРСР ухвалив постанову про запровадження чотирьох видів режиму. Для політичних встановлювали суворий і особливо суворий. Мені, як і іншим, суд у вироці не визначив режиму ув’язнення. Суд вказував термін ув’язнення і визначав, що відбувати його “у виправно-трудових колоніях.” Тепер усіх викликали до спецчастини й показували вузеньку в 5–6 сантиметрів смужку паперу із витягом з постанови Президії Верховної Ради РРФСР про встановлення кожному з нас виду режиму ув’язнення й пропонували розписатися про ознайомлення. Я мав першу судимість, тому мені встановили суворий режим. Кічак і Юрків мали по дві судимости, були визнані рецидивістами і їм встановлювали особливо суворий режим ув’язнення. Особливо суворий режим встановлювали й тим, кому смертну кару замінили були помилуванням.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Айвазовский
Айвазовский

Иван Константинович Айвазовский — всемирно известный маринист, представитель «золотого века» отечественной культуры, один из немногих художников России, снискавший громкую мировую славу. Автор около шести тысяч произведений, участник более ста двадцати выставок, кавалер многих российских и иностранных орденов, он находил время и для обширной общественной, просветительской, благотворительной деятельности. Путешествия по странам Западной Европы, поездки в Турцию и на Кавказ стали важными вехами его творческого пути, но все же вдохновение он черпал прежде всего в родной Феодосии. Творческие замыслы, вдохновение, душевный отдых и стремление к новым свершениям даровало ему Черное море, которому он посвятил свой талант. Две стихии — морская и живописная — воспринимались им нераздельно, как неизменный исток творчества, сопутствовали его жизненному пути, его разочарованиям и успехам, бурям и штилям, сопровождая стремление истинного художника — служить Искусству и Отечеству.

Екатерина Александровна Скоробогачева , Екатерина Скоробогачева , Лев Арнольдович Вагнер , Надежда Семеновна Григорович , Юлия Игоревна Андреева

Биографии и Мемуары / Искусство и Дизайн / Документальное
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное