За буйки (сборник)

«Позвольте!» – стал горячиться Малиновский, незаметно для самого себя переместившись на какую-то иную точку зрения, хорошо ему знакомую. «У меня свои, особенные отношения с читателями, которых я, из уважения к истине, а также к тем, кто способен хоть немного представить себе, что это такое, ничему не учу. Точнее, учу только тех, кто хочет и может учиться. А мне есть чем поделиться с думающими людьми. Конечно, есть. Доказательства? Пожалуйста. Лет десять назад на одной читательской конференции, где начинающий тогда Майоров, полковник, побаловал публику своей забытой ныне повестью «Родина против демонов», ко мне подошла молодая девушка (свежая поросль нового поколения, с которым Майоров уже тогда был суров, но справедлив), и между нами состоялся простодушный диалог. Вот оно, доказательство.

– Вы кто?

– Малиновский.

– Автор романа «Человек осени»?

– Да, ангел мой весенний.

– Я думала, что вы давно уже умерли.

– Почему?

– Сейчас так хорошо никто не пишет.

– Спасибо на добром слове. Вы мне льстите. Но я, к моему изумлению, еще жив.

Отношения между нами, кстати сказать, продолжались после этой конференции еще много лет, и доказательств читательской любви я получил сколько угодно. Вам и не снилось. У нее была милая и тихая улыбка, которая пряталась в уголке пухлых губ, задумчивые серые глаза и замечательные светлые волосы, которые в сочетании со светлой кожей блондинки создавали впечатление, что девушка светится изнутри. «Я даже в душе блондинка», – говаривала она. Тогда еще я не знал, что эта яркая фраза, которая мне так понравилась, принадлежала кинодиве, одной из самых глупых и пошлых женщин мира. М-да-а… Но это отдельная история.

Вернемся к полемике, чтобы ее закончить.

Это с каких пор литература должна кого-то чему-то учить? Да великая литература вообще создается не для читателей, если на то пошло!»

В этом месте гневной тирады писатель, прозаик, остановился и обернулся по сторонам. У него не было никакого желания объясняться с кем бы то ни было по поводу своих честных мыслей. В этом-то вся проблема: желание напрочь отсутствовало.

В заключительном слове, которое Малиновский великодушно предоставил сам себе, он был краток: «Да пошел ты в задницу к ротвейлеру, ангелист».

Майоров не нашел, что возразить хаму и грубияну.

Малиновский опять посмотрел на Солнце: тучки напирали, лоскуток к лоскутку, и уже почти все просветы были затянуты серым мехом. «Один – один», – миролюбиво подытожил он. «Ничья».

Сегодня прогулка явно удавалась: мало того, что он удачненько отбрил ангелиста, еще и подфартило утереть нос разбушевавшемуся светилу. Без везения в игре – никуда.

Парк, на зиму превратившийся просто в овраг, закончился крутым подъемом, одолев который, Малиновский подходил к церкви. Множество прихожан, добрая половина которых, несомненно, была поклонниками «Яда бессмертия», тянулись под злащеные купола и размягченно вытекали оттуда с просветленными и как бы решительными лицами. Все жаждали мира, стреляя глазами в тех, кто его не жаждал.

Вот этот социальный институт, заставлявший людей думать о себе лучше, чем они того заслуживают, Малиновский всегда обходил стороной.

А вот и поворот к своему дому. Знакомая бетонная стена с рядами окон – бесконечный дом, в середине которого находилась квартира прозаика Малиновского. Как говорится, мир дому сему. Если «мой дом – моя крепость», значит, я – крепостной?

После прогулки – да за работу. Впечатления от соприкосновения с реальностью, согласно вере тех, кто воспитывает читателя на образцах литературы, которую читатели не читают, должны были выплеснуться на бумагу, но на белоснежной целине листа кривыми каракулями застряли следы одной сиротливой фразы, обрывающейся у края белого поля и неизвестно к чему относящейся: «Март с трудом вырывался из объятий зимы и с надрывом торил дорогу к звонкому теплу».

...

2005

Рассказ о том, как я написал рассказ

Часть первая

1

Истории повторяются.

Я вдруг обнаружил, что оригинальным быть невозможно. Оказывается, все уже описано, разобрано, занято. Первым быть не получается, в лучшем случае можно претендовать на место в первой сотне. Это грустно. Грустно оттого, что сама номинация «первое место» ликвидирована бог знает когда и неизвестно кем.

Рассказ – жанр, который изобретен не мною. Мыслью пользовались и до меня, и задолго до Сократа, чувства же знакомы и собаке. Если мне в рассказе понадобится цифра 3 или 17, то следует иметь в виду, что они уже множество раз использовались и до меня. Я не краду, конечно, и не заимствую, потому что у цифр нет хозяина. Неизвестно, кто первым сосчитал до 17. Известно лишь, что это был не я. Увы. Я не первый, это точно, хотя и далеко не последний (что тоже не радует: быть первым последним – весьма заманчиво). Я не краду, я цитирую, пользуюсь тем, что доступно каждому. Черпаю, так сказать, из кладезя культуры.