За чертой времени

Между ячейками, как у себя во дворе, неторопливо, держа автомат за ствол, прохаживался Давлетшин. Он кого-то искал, не обращая внимания на чавканье пуль, разбивающих кукурузные стебли, на шелест минных осколков по листьям. Дальше Лосева — Маслий. Видно, как он ерзает в своей норе, поглядывает по сторонам.

«Рано, Вилов, рано, — уговаривал себя Матвей. — Еще ближе, еще. Ну, подпусти до кустика». До кустика, намеченного Матвеем, немцы немного не дошли, как Яцук, не выдержав, застрочил из автомата, а вслед за ним — вся рота. Яцук, выставив зад из своего мелкого окопчика, спрятав голову, палил длинными очередями — по макушкам деревьев.

Вилов заметил возле Яцука Давлетшина, которым лег и повел прицельный огонь из ручного пулемета. Заклинило! Рвет магазин…

Матвею уже не нужен был Яцук. Замолчал правый пулемет. Вилов нагнулся, и взгляд его наткнулся на подползшего Яцука. Бледный, руки, лицо — в крови. С налитыми мольбой глазами, Яцук уставился на ротного, но тот не понимал его. Тогда он повернулся к Вилову; из рваной дыры на штанине виднелась окровавленная ягодица. Пуля чиркнула по мякоти касательно. На лице — не то слезы, не то грязная сукровица. Яцук приподнялся на корточки и стал пятиться. Вилов наставил на него автомат, прохрипел: «Назад!» Тот, извиваясь, загребая пальцами землю, как рак, припав к земле, сполз в окоп.

— Сиди! Стреляй! — Матвей выскочил из ячейки.

Пулеметчик был убит. Отвалив его тело в сторону, Вилов припал к пулемету, но успел сделать лишь короткую очередь, как от принизывающего звона в ушах втянул голову в плечи и сполз в окоп. Потянул на себя пулемет: ага, погнут магазин. Догадался — пуля шла в переносицу, магазин спас. «Снайпер, гад. Козырек фуражки блестит. В лоб метил». Сняв фуражку, надел ее на пулеметчика, а себе напялил пилотку убитого. «Спасай, друг». Сменил магазин, отбежал влево и высунул ствол пулемета из окопа.

Напоровшись на стену огня, вражеская пехота залегла, а танки замедлили движение. Это длилось минуты две-три. Взревев моторами, танки прибавили скорость. Кучками, скрываясь за машинами, заторопились автоматчики. Но тут заработал левофланговый пулемет. Кинжальный огонь снова смешал немецкие цепи, они потоптались на месте, отстреливаясь, затем побежали назад. Оставшись без прикрытия, оба танка также стали разворачиваться.

Рота прекратила огонь. Только вслед темно-серым мундирам раздавались одиночные гулкие выстрелы лосевской трехлинейки. В начале атаки, когда цепи только что развернулись, Лосев выискал и убил четырех офицеров, потом троих — этих он не различал, офицеры они или нет: просто не сдержался, когда на мушку попались крупные фигуры передних гитлеровцев. Еще троих он определил наверняка — офицеры: они шли чуть сзади и подгоняли солдат тычками, перебегали вдоль цепи, что-то кричали. После первого выстрела, когда Лосев повернул голову на голос Вилова и увидел, как сверкнул козырек его фуражки, он почувствовал какую-то беззащитность от кольнувшего вдруг сознания, какую-то суеверную убежденность, что лейтенанта сегодня убьют, может быть, даже через несколько минут, и захотел, чтобы этот час пришел не сейчас, не сегодня. Поэтому он закричал: «Сбрось фуражку!»

Это было лишь начало. Немцы неожиданно повернули. Они надвигались быстро, почти бежали, в полный рост. Фигурки их в зеленых касках увеличивались. Вот они в ста метрах!

Всю цепь Матвей уже не видел. Стреляя длинными, он кидал взгляды туда, где остался замполит батальона. Там немцы уже на гранатном броске. Группами и поодиночке наши отходят. Сидоров отбивается «лимонками», но возле него разрывы… Жив! Он отходит, нет, уже бежит к насыпи зигзагами. Где Деревянных? Спасенье— отсекающий минометный огонь. Тут Вилов увидел связиста — он ковылял, оседая на правую ногу… Коробки с лентами — ни одной, все пусто. Гранаты — швырнул три подряд. Маслий в дыму, в пыли, стоит над окопом, тоже бросает гранаты, потом вдруг срывается — и навстречу немцам. Метнул две «лимонки», и с левой, и с правой руки. В следующий миг присел, затем кинулся назад. Оборачивается — очередь, снова прыжками к насыпи. Не сознавая, что делает, Матвей выскочил из окопа. Упал, вскочил, бежит.

Но лишь наша сбитая пехота вошла в мертвое пространство насыпи, по атакующим полыхнул огонь — в упор. Мундиры попадали, залегли. Здесь, окопавшись, занимал оборону другой батальон, который и остановил напиравших немцев.

Матвей, взлетев на бруствер траншеи, успел обернуться, мельком заметил на поле шевелившиеся фигуры. Оступился, угодил в окоп и свалился на дно. Грудь ходуном — опять не хватает воздуха! Уставился на красноармейца, который почему-то спокойно, даже медлительно выбирал цель и плавно нажимал на спусковой крючок винтовки. «Если он так уверен — это спасение», — пронеслось в голове у Матвея, и он поглядел на стрелка умиленно, скривив рот в улыбке.