За чертой времени

Денщиков даже не знал, что творится на участке полка. Ему было только известно, что еще один батальон окопался справа. Сколько часов придется удерживать позиции вот здесь, на этой небольшой, даже, можно сказать, мизерной возвышенности? Не остывший еще от контратаки, он велел ординарцу «распочать» НЗ — неприкосновенный запас спирта. Денщиков любил атаки, тем более всем полком — в штыки, врукопашную — и был возбужден до крайности. Отпив несколько глотков из фляги, он сел, унимая жажду схватки, которая в нем еще кипела и которую можно только оглушить злым спиртом, иначе, он себя знал хорошо, он поднимет батальон вот сейчас, в темноте, и атакует лесную опушку, куда отошли немцы. Вот в такие минуты ему нужна была Вера. Чтобы сидела рядом, положила руку на его плечо, и говорила, умоляла его: «Ну, успокойся, а потом что-нибудь придумаешь. Ты же дикий и натворишь, и глупость выйдет. Давай приберу тебя — пыли-то на тебе. Встряхнись, Иван Тимофеевич! Какие же вы, мужчины, слабые да беспомощные». А он бы молчал, сжав голову руками. Нет, надо скрутить себя в бараний рог, не дать воля злому порыву и — думать!..

Не идет Вера. Может, этот «вьюноша» не пускает?

Это были минуты слабости капитана. В его голове билась, держала его в напряжении другая забота — он искал выхода. Денщиков знал: за прорыв его представят к ордену, а здесь, на этой вершине, лежал второй. Сейчас не начало войны и даже не сорок третий. Отличится батальон — наградят щедро, и не только его, тем более есть за что. Выстоять, выстоять, но как? Сегодня он потерял начальника штаба и замполита Сидорова — его смертельно ранило в живот, и он уже обречен. Капитан был уверен: с Сидоровым они что-нибудь за ночь и придумали бы, как-нибудь на несколько часов светлого времени обманули бы гитлеровцев. Фрицы, похоже, мечутся в котле, они уже просачиваются мелкими группами сквозь редкие боевые порядки полка и уходят к реке, где возле переправы в круговую оборону встало всего четыре «тридцатьчетверки». За лесом идет ночной бой. Фрицы лезут везде, рвутся из наметившегося окружения массами войск. Интересно, где фон-барон? Досталось ему при прорыве. Все-таки унес ноги: среди пленных не оказалось, в блиндаже наблюдательного пункта пусто было. Где-нибудь в мешке болтается. Или уж за Прутом? Ничего, теперь уж наверняка свидимся, дай срок… По-видимому, крупные соединения попали в мешок. Как их сдержать? С Сидоровым было легко, потому что он мужик правильный, хотя смахивает на немца своей дотошной аккуратностью, но заквашен на русских дрожжах. Теперь пришлют какого-нибудь скороспелого, и будешь у него ты, комбат Денщиков, в няньках ходить. «Эх, Николай Моисеич, не вовремя ты меня оставляешь…» Где же Вилов?

Запищал зуммер телефона.

— Товарищ капитан, вас первый! — доложил связист.

— Давай, — обрадованно сказал капитан. — Двадцать второй слушает. Так. Где ваш офицер встретит?.. Знаю, понял. Есть.

За спиной капитана, пока он разговаривал с командиром полка, стоял Вилов. Капитану показалось, когда он обернулся и увидел ротного, что тот чем-то доволен и глаза его с воспаленными обводами улыбались.

— Ты чего такой?

— Какой, товарищ капитан?

— Как будто орден получил или… Ладно, это все требуха. Как в роте?

— Все в порядке.

— Люди не спят? Сам проверял?

— Как идти к вам, обошел окопы. Некоторые спят, скоро все уснут. Охранение поставили, по два поста от каждого взвода. Двоих убило. Самойленкова возле одного хлопотала, говорит, бесполезно: перевязывает и ревет. В грудь его, когда они проходили через нас, человек двадцать.

— Верочка, говоришь? — Капитан пытливо уставился на Вилова, и тот опустил глаза: Матвею показалось, что Денщиков читает его мысли и знает, что у них было прошлой ночью на повозке.

Когда Матвей шел вдоль ячеек роты — это было по пути, — впереди поднялась автоматная стрельба. В темноте нельзя было разобрать, где свои, а где фрицы, и Вилов давал очереди влево, бил по вспышкам в низинке, где наших не должно быть наверняка. Треск выстрелов, разрывы гранат — и все стихло. Группа немцев прошла.

Возле раненого, когда к нему на чей-то зов подбежал Вилов, склонилась маленькая фигурка, в которой Матвей узнал Тихонкова — солдата, которого Гогия тогда наущал: «Делай, как я». Тихонков растерянно возился возле могучего тела солдата.

Вера заскрипела сапожками, приложилась к груди, пощупала пульс и сказала:

— Все.

И встала с коленей. Матвей только сейчас вспомнил, что комбат приказал прислать ее вечером, и, против его желания, как-то само собой, у него вырвалось:

— Вас комбат. Не ходите к нему!

— Что вы наделали? Когда?

— Еще днем. Чтоб вы вечером явились. Я запрещаю.

— Дурачок! Глупый мальчишка! Не хватало еще одной беды?

— Я ваш командир.

— Ты понимаешь, что говоришь?

— Я ему сам скажу: вам нельзя, тут раненые! — Матвей был растерян. В тоне его тревожного, протестующего голоса был вызов, он смещал в нем все мысли, путал все в душе, злил.