За далекой чертой

Дорогая Мэри!

Спасибо тебе за письмо! Уже и не надеялась получить от тебя весточку, ведь никто не знал, где тебя искать.

Надеюсь, у вас с Лотти все хорошо. С каждым днем все больше по вас скучаю. Я сильно заболела. Доктор что-то пытался мне разъяснить, но, честно сказать, я мало что поняла. Что-то не так с желудком и горлом, и, кажется, это довольно опасно.

Хочу попросить прощения. Я нарушила свое слово, не приехала к вам, и вряд ли вы меня за это простите.

Мне остается только надеяться, что вы с сестрой здоровы и счастливы. Что ваша нынешняя жизнь куда лучше той, что я могла вам дать. Я ведь всегда была безнадежна. Кому, как не тебе, это знать.

Если вам достанет великодушия меня простить или даже приехать в гости, я была бы счастлива видеть вас обеих.

С любовью,

мама

Все еще не возьму в толк, как эти письма попали бабуле в стол. Она родом из Англии, и женщина, писавшая ей, вероятно, тоже. Может, это и есть мать ба и тети Шарли, оставшаяся в Великобритании? И если так, почему она адресует послания некой Мэри?

Раз уж я сунула нос в эту историю, мне не терпится разузнать подробности. Начинаю просматривать другие письма. Они все от одного человека, и во всех одни и те же фразы, трогающие за живое: «я скучаю», «простите, пожалуйста», «звоните или приезжайте»…

На каждом письме в верхнем правом углу стоит дата. Первое написано 2 февраля 1971 года, последнее – 3 декабря 1972-го. Потом переписка обрывается, хотя, судя по некоторым строкам последнего письма, за это время автор и адресат успели несколько раз поговорить по телефону. В конце автор благодарит читателя. Кем бы ни была писавшая письма, надеюсь, она обрела желанное прощение. Сердце сжимается от мысли о человеке, который, находясь далеко-далеко от близких, молит их о прощении, надеется на него, но оказывается отвергнут. Мне легче верить, что они все-таки примирились, – иначе совсем утону в слезах, а мне ведь еще надо найти чеки и поскорее уехать домой к сыночку.

Канцелярская резинка легко возвращается на место и перехватывает стопку конвертов, и я кладу их обратно в ящик. В голове столько вопросов. Жаль, что рядом нет бабушки и я не могу их задать. Да и как такое спросишь, не признавшись в том, что рылся в чужих ящиках…

* * *

Сорока прыгает по задней стенке кирпичного барбекю, смотрит, как я подбрасываю коряги в огонь. Они шипят, соприкасаясь с раскаленным железом. Отступаю назад, любуясь своей работой, вытираю руки бумажным полотенцем. Птица взмывает в воздух, громко хлопая крыльями, и кричит у меня над головой в ветвях огромного эвкалипта. На ее зов откликается вторая сорока. Она подлетает к сородичу, опускается на ту же ветку.

Выкладываю сосиски рядом с шипящими, тонко нарезанными кусочками картофеля.

– Ну вот, готово. Дальше твоя работа, – говорю я.

Бен шутливо салютует мне вилкой для барбекю. Потом они с папой принимают деловитые позы – сразу видно, мужчины заняты готовкой: слегка расставляют ноги, скрещивают руки на груди, сосредоточенно хмурятся. Уверена, они болтают о крикете, политике – словом, обо всем, что им так нравится обсуждать при встречах. Я счастлива, что папа с Беном ладят. Хоть за чьи-то отношения в нашей семье не нужно беспокоиться.

Вздыхаю, возвращаюсь к столу для пикника. За ним – детская площадка с пестрыми качелями, горкой и лазалкой. Тут меня ждут бабушка с дедушкой, мама и Броуди. Мама держит моего малыша и фыркает в его крошечную ладошку, щекочет ее губами. Бабуля с дедулей нависают над ними и со смехом умиляются этой картине. Поскорее фотографирую их, не в силах сдержать улыбки, запечатлеваю драгоценный момент. Уже завтра мама с папой вернутся в Париж. Пройдут месяцы, прежде чем мы увидимся вновь, и хоть у нас бывали и непростые моменты, я рада их приезду. Они очень мне помогали: не раз ездили по моим поручениям, закупали продукты, забегали понянчить Броуди, пока я готовлю ужин. Буду скучать, когда они уедут.