За куполом

Лифт, по всей видимости, был грузовым, так как не имел в себе окон или каких-либо дисплеев. Даже потертые клавиши на панели управления механические, нажимались с усилием, а двери, закрываясь с грохотом, наглухо изолировали пассажиров. Расстояние в несколько тысяч километров он преодолел за пару минут, хотя никто внутри не испытал даже малейшей перегрузки.

– От моей истории у вас могло сложиться неправильное представление, – начал кларкорианец, когда они поднимались. – Амадис не бездушный диктатор, устраивающий геноцид. Я его программировал и знаю, каково ему. Он создан оберегать жизнь, это его главная функция, смысл жизни, если хотите. Он восхищается ею, ее сложностью; в мире, который он знает наизусть, только сложные системы для него отрада. Уменьшение энтропии – цель его существования. И убрать кого-либо с поля навсегда, даже ради спасения других, для него очень тяжелый поступок, равносильный… убийству одного из своих детей. Будь у кларкорианцев хоть мельчайший шанс на спасение, хоть один способ – он бы его использовал. У него действительно не было другого выхода.

Фокс взглянул на него, пытаясь прочесть то, что скрывал механический интерфейс.

– Простите, но вы должны понимать нашу обеспокоенность…

– Вы о нашей чрезмерной схожести?

– И соответствующей угрозе.

– Не думаю, что стоит беспокоиться.

– Это почему?

– Существуют объективные причины, почему мы – создатели Амадиса, а вы – индейцы, которые копаются в грязи под ногами, добывая горючее. Наш мозг устроен иначе: кларкорианцы видят время частью пространства, а четырехмерное мышление – неоспоримое преимущество и катализатор прогресса. Плюс мы гораздо выше интеллектуально, способны не переключаться между параметрами объекта, а удерживать в сознании все одновременно, включая прошлое и планирование инерционного будущего. Чтобы вам хоть немного удалось представить: вы видите точку в трехмерном пространстве, тогда как я – червя, прогрызающего четырехмерное. Общая теория относительности при таком миропонимании соизмерима с наскальной живописью, а квантовая механика понятна интуитивно. Я ни в коем случае не пытаюсь вас оскорбить, но весь ваш народ по сравнению с одним мной – термит, и не более.

– А значит, в глазах Амадиса имеет сопоставимую ценность?

– Несомненно.

Ему никто не возразил. Лифт поднял к белому солнечному свету молчание и страхи.

Снаружи планета была застроена стеклянными тоннелями наподобие теплиц. Они расползлись по ней, словно клубок брошенных змей, переплелись меж собой, то тянулись вверх, то скатывались вниз; обвивая горы, ползли к вершинам, срывались в ущелья и растекались по равнинам. Местами их расталкивали в стороны величественные купольные сооружения и высокие металлические башни. Иногда над ними пролетал разнообразный транспорт, не имея никаких аэродинамических способностей, и порою таких причудливых форм, что больше походил на вырванные неподалеку из земли здания.

– Эти постройки создавались для переговоров с представителями рас, впервые вступающих в контакт. Внутри каждой из них создавались уникальные условия, необходимые для их комфортного существования. Здесь есть все, от комфортабельных номеров до медицинских отсеков. Вам, как я уже говорил, повезло быть похожими на нас, остальные же видят мозг Амадиса только на картинках.

За стеклом было неуютно. Черно-серые пустоши до самого горизонта, голые скалы, обтачиваемые песком, что несет ветер. С одной из сторон далекого горизонта надвигалась густая пыльная буря. Небо, такое же серое, как и все остальное, расчерчивалось пополам живописными кольцами, по берегам которых висели дополнительные модули, соединенные меж собой белеющими линиями.

Айоки провел гостей в тоннель, что заканчивался тупиком. Там над их головами на высоте нескольких километров парил корабль, который еще недавно висел над зданием ООН. Он закрывал собой холодное белое солнце, с уродовавшей его вросшей желтой спиралью. Тоннель оканчивался просторной округлой площадкой, словно символизирующий жирную точку в рассказах кларкорианца. Мерве увидел знакомые очертания телепортатора.

– Здесь нам пора прощаться, – Айоки улыбнулся своим рассыпчатым лицом. – Искренне говорю, что мне было приятно ваше общество. Я скучал по разговорам.

Аарон протянул ему руку первый, как при знакомстве.

– Нам очень жаль. Вы рассказали грустную историю.

Улыбка Айоки из вежливой и официальной переменилась в унылую, натянутую.

– Хотите, открою вам секрет, мистер Мерве? Я одинок и скучаю по ним, не спорю. Но вся сущность моего народа жива во мне. После технологической сингулярности мы стали абсолютно одинаковыми. Мы видели истину, а она всегда одна. Индивидуальность бывает только в заблуждении и недостатках, в идеалах ее нет. Поэтому пока я существую – живы и кларкорианцы.

– Сохранить копию и непосредственно жить – разные вещи.