За полем дол, на доле дом...

Я знал, что и тройная порция кофе не поможет. Поплескавшись над умывальником, сварив кофе и выйдя с кружкой в руках на крыльцо, я... Тут я теряюсь, не в силах выразить то, что произошло. Для ординарной передачи эффекта нужно было бы сказать: "И тут я увидел Его". Убожество сей фразы безгранично в сравнении с тем, что же я действительно увидел. В-сущности, адекватных фраз еще не придумано, поэтому буду обходиться тем, что имею. Я действительно увидел его. Он сидел возле поленницы на длинном бревне и жмурился на солнце. Был он абсолютно расслаблен, а потом я понял, что он пребывал в безусловном, совершеннейшем, каком-то диком блаженстве; все его существо просто ликовало, светясь радостью. Но, - взмах ресниц, - и наваждение пропало. Он для меня тогда явился просто седобородым стариком, присевшим отдохнуть. О странниках я еще ничего не знал. Взгляд его прищуренных быстрых глаз скользнул по мне, и я послушно присел рядом с ним на бревно, протянул чашку, которую он осторожно взял в старческие ладони. Отхлебнул пару глотков, сделал выразительное движение бровями, вернул мне. Я тоже отхлебнул. Вялость моя исчезла без следа, сменившись радостью тела. Глаза старика напоминали два солнечных зайчика, и от него пахло ромашкой. Никогда еще я не переживал подобных ощущений; все вокруг светилось.

- Я сегодня умру, - сказал он как бы между делом, - ты меня не хорони, оставь на чердаке.

- Но...

- Все будет хорошо. Поверь.

Дальнейшее происходило как в тумане. Помню, что я пригласил его в дом, что мы эдак очень хорошо посидели. Он сварил какую-то чудную похлебку. Ходил по дому, заглядывал во все углы, хмыкал, мурлыкал под нос какие-то нездешние мотивы, хохотал над моими картинами, висевшими над столом. Мне казалось, что он знает обо мне всё. Потом, уже под вечер, мы с ним откупорили заветную бутылочку. И отлично так выпили.

- Я вот думаю обменять свой дом. Это ж надо - пометровый налог сдирают, - кидал я через стол, чуть покачиваясь на стуле: развезло меня тогда не по мере, - вдобавок дом сам себя держит: без фундамента спроектирован. И разведен через... одно место.

- Через ж...? - подливал он масла в огонь.

- Ага. Правда, что такое "разведен", я представляю смутно. Ежели не трудно, объясни в двух словах..., но не сейчас, как-нибудь потом.

Я прикладывался уже к бутылке, не утруждая себя разливкой по чашкам:

- А как узнать, что дом, который я буду покупать, с фундаментом? Под стену копать? Как я понял, должен быть в наличии во-первых, сухой погреб, по которому и узнаешь, во-вторых, зазоры измерять, по ним и вычислять.

- Оно где-то так, хотя твои объяснения солидно хромают, что вполне нормально. Смысл верный. - Дед почти издевался, а я любил его еще больше, по мере опустения бутылки. - В хорошем доме фундамент должен быть, но не всегда. В принципе, дом может на слоях плавать, при этом сие не брак, но нормальная ситуация.

- Ага! - орал я. - Вот я и думаю, зачем менять. Хороший дом!

- Дом - что надо! - подзадоривал старик. Мы кричали и смеялись, а потом меня скрутило. Рыдать я не привык, всю жизнь считал, что слезы не для мужчин, а тут как девчонка... Горло разрывалось, с непривычки, должно быть. Тоска зеленая прохватила. Зубы вострые. Кусает в сердце. А хвост у нее в-крапинку, как медуза. Висел я на плече старика, плакал, а он меня утешал:

- Ну ладно, чего ты. Это ж не больно. А потом снова жить, как в прорубь после парилки. И иногда даже приятно. А мудрость... Мудрость везде одинаково светит. Да перестань ты!

А я выл белугой, обнимая его худые плечи, и готов был отдать за его жизнь свою никчемную. А потом я как-то протрезвел. Сидел в изголовье кровати и держал его сморщенную старческую руку в своей холеной ладони. Он улыбался, блистая солнечным взглядом из-под набрякших век. И время от времени повторял какое-то странное, непонятное слово "савох, савох"... или "саах", не разобрать. Я был в каком-то трансе и не заметил, когда произошло это. А потом почувствовал, что рука его уже давно холодная, глаза закрыты, а на губах - его вечная хитрая улыбка. Обхитрил меня дед. Помер, а я не заметил, когда и как. Тоски в груди и слез в глазах у меня уже не оставалось. В тихом умиротворении перенес я его легкое тело на чердак, закутал в большой кусок холста, купленный для картин и загрунтованный белилами. Постоял, вдыхая аромат полевых трав, смешанный с запахом столетней чердачной пыли. Спустился, запер двери и окна, лег, ёжась, в зябкую постель и неожиданно быстро и крепко заснул. Снилось мне солнце и ничего более. Просто ослепительно яркий шар перед глазами. А может быть это было и не солнце. Но что тогда? Область чистых идей? Новая земля? Дед и тут меня облапошил: поздним утром, поднявшись на чердак, я не обнаружил ни холста, ни тела. Ничего от него не осталось. Хотя, вру. Осталась любовь от него. И радость. Веселье осталось. Ощущение вечности и, одновременно, безвозвратности каждой секунды. Разве ж этого мало?.."