За полями, за лесами, или конец Конька-Горбунка. Сказка

Молодым посадка спора:

вспрыгнул…

Колокол, свисток.

Поезд тронул на восток.

Торопливо руки жали,

за вагонами бежали.

Помахал рукой Никита,

всплыло песенкой забытой –

не из тех, что были петы,

в плясках что подошвы жгли,

а: «…Х’посылай домой приветы,

посадили – повезли!..»

А на встречный час спустя

сел и дед,

кряхтя, грустя.

Шутки, смех

парней, девчонок…

. . .

…Распахнув глаза,

галчонок

ждёт ответа: «Ну же, деда!

Ты не знаешь целины?»

«…Как не знать!

Хлебнул, отведал.

Как у тёщи ел блины.

Ц е л и н а…

Это – Победа!

(И… немножко – белены?…)»

Глава V. Служба

30

Над землёю ветры веют,

грузность туч дождями сеют.

Солнце-радость нежит-греет.

Что Природы есть мудрее?

Вечен жизни славный пир!

Но не дремлет меч-вампир.

Пыль истории… Порой

всё нам кажется игрой:

как правитель, так – герой,

сгусток разума и дел,

жизнь вершить – его удел.

Величавость душу гложет,

всё бы сделал, да не может

и – ломает, мнёт, корёжит.

Мы учебник полистаем:

это помним, это знаем.

Что не знаем, то подучим…

Одуванчиком летучим

нам парить бы по-над тучей.

Но… цепляет парашютик.

«Дядя шутит?»

Жизнь не шутит.

Солона селёдка в море,

а в лесу солёный груздь.

У тебя сегодня горе,

завтра – лишь печаль и грусть.

Всё пройдёт неповторимо.

Но одно непримиримо

на родной земле-планете:

люди-звери – люди-дети.

Сколько лет как нет войны?

На земле, войной прожжённой,

бродит дух насторожённой,

в чём-то зыбкой тишины.

Не в ночи зловещий вскрик,

не предсмертья тяжкий хрип –

жутью веет Чёрный Гриб!

И с верхушек до низовья

в напряжённом предгрозовье:

что и где пробьёт искрой –

пушки лей иль школы строй?

Выстрел, что он, эхо гулко:

ахнул люд, как на прогулку,

одолев все перегрузки,

взвился в космос парень русский.

Оглядел приволье Мира –

пой, звени, Победы лира:

мир просторен! мир чудесен!

Мир борьбы суров и тесен.

Шёл к концу двадцатый век.

Полосато-эстафетный,

гонкой ядерно-ракетной

завершал он ярый бег.

Брал разгон, был полон веры

в бытовые полимеры.

Первый век рабочей эры.

Всё делилось: мы – они.

Словно в сутках дни и ночи.

Мир светлей – длиннее дни,

и мрачней, когда короче.

Был тот мир солдатом прочен.

Наш Никита – тот солдат.

Много в жизни всяких дат.

Жизнь плетёт узлы стыковок

(крепче в струйных сквозняках

сталь булатного покова):

сколько? – возраст паренька;

сколь тебе уж? – стариково;

ты с какого? ты – с какого? –

то солдат наверняка.

Тяжело в костях до хруста

было старое рекрутство.

Молодёжь теперь «поёт» –

поскорей отбыть своё.

Не служить – сейчас уж, братцы,

если в схеме разобраться,

как бы фаз не занулить.

Быть мальчишкой – не подраться.

Воду пить – и не пролить.

И мужчины до кончины

вспоминают службы соль:

есть ли, нет тому причины,

дан приказ – бегом изволь!..

31

Где-то там, в степи, сайгак!..

И пошла – тайга, тайга.

Мчится поезд, рвётся скорый,

встреч под стуки колеса,

перелески, косогоры,

реки, всхолмья, вдаль – леса.

Смолкли споры-разговоры:

так пахнуло давним, прежним!

Здравствуй, русское безбрежье,

сердцу милая краса!

Вьётся змейкой путь-дорога

по долинам между гор.

Красотой картинно-строгой

провожает чистый бор…

Мимо – сопки с парусами

(колорит сибирских сцен),

тараканьими усами

ходят прутики антенн…

Поезд нудно, без умолку

всё стукочет день и ночь.

Чуть потряхивает полку,

вязко, тягостно, ну в точь

мух сгоняет лошадь с холки…

На байкальском перегоне

омуль вяленый, с душком.

Наважденье слюнки гонит,

чуден омуль с «посошком»!..

По лесистой вдаль низине

пни просеки, дробный ряд,

неба полог серо-синий.

Там потомки Соломона

со времён не так уж оно

жизнь колхозную творят?

(Может, всё же их «призванье»

сохранилось лишь в названьях?)

Песен памятные были

(образ в сердце омедни!) –

просто сопка – а тут были

Волочаевские дни!..

Юность строго брови хмурит

(сгинь, усишек золотцо!) –

Комсомольский-на-Амуре!

Славный подвиг – зов отцов…

Здесь отцы и деды бились!

Поколений судьбы свились,

словно лес в клубке лиан.

Виснет в небе грузный «Ан»,

тучки бродят к непогоде.

Перевал…

Остановились.

К р а й Р о с с и и.

О к е а н!

Вот откуда солнце всходит!..

Поезд к станции подходит,

паровоз в клубах паров.

Сыпанули, как горох.

И от дождичка – под тент.

Офицер-интеллигент

(странно как-то даже видеть,

чтоб военных не обидеть:

без погон и без фуражки –

что учитель первоклашки) –

чернь морской красивой формы.

Речь сказал в пределах нормы,

пожелал хорошей службы…

(На село такого б, в глушь бы,

ох, любой девчонке б муж был!)

«Становись!» – стегнул командой

хмурый главный старшина.

(Видно, в детстве срезал гланды?

Иль разгон дала жена?)

«Шагом – марш!.»

Отныне это –

вся гражданка песней спетой

на четыре, брат, годка

будет звать издалека.

Это будет. А пока

«Р-разойдись!» – зовёт казарма.

Двухэтажных коек ряд

(при тревогах, говорят,

этажи, как душ, бодрят).

Старшина за командарма

(он же мать, и он – отец,

статный бравый молодец):

«Час – на обмундированье!»

Подкрутил завод часов,

тронул кончики усов.

Разношерстное, баранье

стадо голо до трусов.

И, показывая ндрав свой,

подгоняет под размер:

хочешь, нет – бери и – здравствуй! –

в баталерке баталер.

В суматохе аж упрели.

Дудки боцманской вдруг трели

(то – морской пастуший кнут,

то стегнёт она, то манит) –

и дневальный уж горланит:

«Приготовить всё для бани,