За правое дело

Денис стал работать до трех. Времени свободного теперь было так много, что дотемна можно бы успеть съездить в город или наколоть дров, натаскать кадку воды да еще вдоволь наиграться в чижа и козны. Однако ни улица, ни город не манили и не радовали Дениса: все было отравлено незаслуженным и унизительным поступком Игоря Стронского. Его неожиданный наглый плевок до сих пор, жег лицо и душу Дениса. За что он так? За то, что Денис другого, рабочего происхождения? Или за то, что Игорь шел под конвоем, а он, Денис, стоял рядом с теми, кто победил думских защитников и арестовал их? И как бы ко всему этому отнеслась Верочка? Ведь она любит своего злого брата — значит, и она такая же, как ее Игорь? А он, Денис, хотел выполнить ее просьбу… Нет, он больше не пойдет к Верочке. А сумки когда-нибудь вернет. И не ей, а Марфе. А может, он ошибается и Верочка не такая?..

Денис бесцельно бродил часами по набережной затона, наблюдая швартовку на отстой буксиров и пароходов, или уходил домой и с ожесточением колол дубовые неподатливые поленья, таскал себе и хворым соседкам воду и старался не думать ни о Верочке, ни о ее злом и кичливом брате. Но едва взгляд его падал на полку с книгами, как тоска и обида наваливались на него с новой силой…

Но однажды мать сама напомнила ему о Верочке:

— Чего это ты, сынок, сумеречный такой ходишь? И сумки не снесешь своей ухажерке?

— Не ухажерка она! — обиделся Денис, и краска стыда залила его запавшие щеки.

— Ну чего ты опять, сынуля? — в свою очередь обиженно заметила Степанида. — Я, чай, тоже осерчать на тебя могу. Говорил, у Басовых ночевал, а надысь самою Басову повстречала, сказывает, не ночевал ты, домой тебя сразу же проводили.

Денис покраснел еще больше. Никогда он не врал матери, сызмальства во всем признавался и Никитку тому учил, а тогда, в революцию, соврал, верно. Не хотел про обиды свои рассказывать, мать огорчать…

— Кормят тебя сладко там, потому и мать забыл. А я ночь всю тебя ждала, истерзалась…

— Не ночевал я у них, мама. Был, правда… Так ведь вы сами не против Верочки были… На баррикаде я ночевал, с дядей Степой…

И Денис рассказал матери все, как было. Не утаил и о плевке Игоря, и о том, как в обиде на всех Стронских роздал красногвардейцам и солдатам все пирожки, и колбасу, и хлеб с маслом, а сумку забросил за дощатый забор.

Мать выслушала все внимательно, ласково вороша мягкие русые волосы прижавшегося к ней Дениса, и только вздохнула, когда он кончил рассказ. Молчала долго, томительно, словно решаясь высказать сыну свой материнский приговор. Но не осудила, молвила примирительно:

— Может, и правда твоя, сынуля: не ровня они нам, и завсегда промеж нас и господ этих пропасть будет лежать, а только сумки им вернуть надо…

— Я куплю, я обе сумки им верну, мама. Только не ей… этой… а тетке Марфе.

— Как знаешь. И девчонку обижать не след. Несмышленыш она, а ты же у меня добрый, умненький. Поди снеси, сумку-то. Вторую, скажи, купим, тоже отдашь. Да не сиди долго.

Через час Денис уже подходил к знакомому белому дому на Никольской. И не узнал его: железная крыша в двух местах разворочена, и какие-то люди возились на самом ее коньке, вымащивая площадку; белые стены в черных и желтых подтеках; большой с повядшими клумбами палисад завален кирпичом, досками, кучами песка, извести, хлама. Сердце Дениса болезненно сжалось: неужели случилось то, чего так боялась Верочка? И всех Стронских сослали в Сибирь?..

Не дойдя до калитки, Денис приподнялся над железной оградой, чтобы лучше разглядеть двор, как вдруг чья-то сильная рука рванула с его головы шапку и грубый мужской хохот ударил ему в лицо:

— А-а, попался! Так вот кто у нас доски тягает!

Три мужика, сидевших во дворе у забора, снизу вверх весело разглядывали Дениса, повисшего на ограде — один из мужиков крепко держал его сквозь прутья за стеганку, — и громко смеялись.

— Я не брал, дяденька, ей-богу, не брал! — силясь освободить лопнувшую по швам стеганку, взмолился Денис.

— А вот сведем в каталажку, там признаешься. Сведем, а?

— В нужник его, пущай сидит, покуда не скажет, куда доски сволок. Да еще с родителя спросим!

— Не тягал я, дяденьки, вот провалиться мне, не тягал, — входя в уже привычную роль недоростка, завыл Денис. — Отпустите меня, дяденьки, я вот сумку Стронским принес. Они нам гостинец давали, так мамка велела сумку снести. Вот она, гляньте, сумка-то ихняя…

Сумка протиснулась между прутьями, прошла по рукам и снова вернулась к Денису.

— Ладно, отдай шапку, — сказал один из мужиков.

— Погожу малость, — нетвердо возразил другой, тот, что держал Дениса. — Ты кто же Стронским, сродственником каким доводишься?

Денис понял, что ему начинают верить, залопотал, что пришло в голову:

— На посылках я у них, дяденька. Мамка белье стирала, а я на посылках был. Вот и третьеводни в лавку меня посылали…

— Третьеводни! Эх ты, деревня-мать. Держи свой малахай и уматывай. Нету боле твоих Стронских, каюк!

— Сослали?! — вырвалось у похолодевшего от страха Дениса.