— Тебе-то что за забота? — подозрительно прицелился тот. — Нету, и все. Сбегли. Их, гадов, из каталажки выпустили, а они войной пригрозили да убегли. Слыхать, за мировой буржуазией подались, на советскую власть науськать. Во как! Девчонку одну бросили, с работницей ихней, а и тех нет, на квартиру съехали.
— А куда?! — снова не сдержался Денис.
— Да тебе-то что, малый? Выселили, а куда… Шибко жирно на двоих такая хоромина… Теперь контора государственная тут, понял? Топай, топай давай, пока начальство наше тебя не видело. Подумают еще, что вместях с тобой доски тягаем.
Денис вернулся домой как опущенный в воду. Не сел даже к ужину. Мать, боясь излишних расспросов и недовольства отца, попыталась увести старшака с приметливых глаз родителя, но было уже поздно.
— Стой! — придержал он за руку Дениса, повернул к себе. — Ты чего это тучей ходишь? Есть не стал.
— Не хочется.
— А сумка чья? Откуль, говорю, сумка?
— Чужая, тятя. Отдать хотел…
— Сам вижу, чужая. Чья?
Савелий Кузьмич, не терпевший в семье никаких недомолвок, боднул взглядом притихшую Степаниду, сердито приказал:
— Говори! Чего воды в рот набрали!
За столом воцарилось тяжелое томительное молчание. Степанида, не зная, с чего начать, молитвенно смотрела на сына. И все же мало-помалу, ответ за вопросом пришлось рассказать все. Рассказал Денис и о последнем посещении Стронских. И удивительно, чем дальше и подробнее излагал он свои отношения с Верочкой, спокойнее и мягче становилось лицо родителя, одобрительнее смотрели из-подо лба его серые глазки.
Выслушав, Савелий Кузьмич поучительно сказал:
— Не гоже, сынок, от отца ажно в самой малости хорониться. Потому отец — он отец. И все протчее. — Последнее Савелий Кузьмич произнес с трогательным волнением, явно довольный повинным откровением сына. И вдруг заговорил быстро, отрывисто: — Советская наша власть не супротив детишек воюет. А которые не так брешут — сами они брехуны и советской власти помеха. Этак нам и в Советах разобъясняли. В цирке, сынок, бывал? Волка с козой вместях видел? А почему он козу не съел? А потому как его махонького от волков отлучили и волчью повадку его умный человек другой заменил, понял? Так и барчук твой. Зла у нас к нему не могет быть, потому как своего ума у него еще нету, а мути — тьма. Ему, что тому волчонку малому, повадку надоть менять. И крале твоей, и всем протчим. Покуда трудов особых в перековке той нет, опосля трудней будет. И ссылать детишек альбо другим чем казнить советская власть не станет. Постарше кого — и тех выпустила, сам знаешь. А что насчет дома ихнего, что отняли, так ты умом прикинь: кому должно пользу препочесть — крале твоей альбо всему народу? Вот откель суди и наперед мое отцовское слово помни.
Денис, не ожидавший от отца такого суждения, жадно ловил каждое его слово, силясь уяснить смысл сказанного. Значит, отец не против его дружбы с Верочкой? Он даже прощает Игоря, чего не мог сделать Денис. Какой же он добрый, отец! И растроганная, счастливая тем, что все кончилось миром, терла украдкой глаза Степанида.
С того дня Денис часто уезжал в город и до сумерек бродил улицами или усаживался где-нибудь на скамейку, вглядываясь в потоки прохожих, отыскивая среди них Верочку или Марфу. Так продолжалось неделю, две, изо дня в день, пока два немаловажных события не потрясли затон, временно отвлекли Дениса.
Началось с баржи.
В один из теплых ноябрьских дней вновь назначенный инженер, бывший судовой механик «Елабуги», в тесном сопровождении всего экипажа парохода и пестрой толпы зевак сошел на пирс и направился вдоль него в сторону баржи. Инженер был изрядно пьян. Однако шел он с достоинством, приличествующим его новому положению, старательно поддерживаемый под руки пароходным начальством, и имел вид человека, совершившего по крайней мере немалый подвиг.
Собственно, оно так и было. Установка на корабле машинного вала всегда считалась делом огромной важности и обставлялась весьма торжественно и солидно. Совершалось же это таинство не иначе как в присутствии механика парохода, хотя бы за ним надо было гнать лошадей верст за сорок — механики судов обычно не участвовали в ремонтах и после навигации отсиживались до весны в своих деревушках. Все это было пустой традицией, лишней тратой времени на поездки и поиски часто загулявших механиков, но не вызывало ни у кого ни удивления, ни упрека. На «Елабуге» был уже другой механик, но «бывший» не пожелал уступить славы своему преемнику и установку вала произвел сам.
Понимая торжественность момента, с благоговением смотрела на процессию и бригада котельщиков. Кое-кто по старой привычке даже сдернул картуз, приветствуя именинника. Поравнявшись с бригадой, виновник торжества, видимо, вспомнил о других своих высоких обязанностях инженера и круто повернул к барже. Бригадир Прохорыч клубком скатился со стапелей, замельтешил перед вновь испеченным инженером, таращившим глаза на многочисленные, уже готовые пластыри.
— Чья это?