За правое дело

— Нет уж, позволь! — погасила горячий протест блондина учительница. — Позволь мне все до конца. Я не знаю, чье именно влияние настраивало тебя против революции, но ведь именно с ней, и только с ней, тебе открылись двери науки. А ты, Миша, едва перешагнув порог, позволяешь пользоваться ее корректностью. И уж скажу прямо, по-родственному: ты или просто недалек, Миша, или… Я даже боюсь сказать тебе это «или».

— Боже! — воскликнул тот, театрально вскинув над головой тощие руки. — Дорогая родственница, вы меня… в вашем доме… — Он беспомощно оглянулся на угрюмо следившего за ним Дениса. — Как с вами трудно говорить, Нина Павловна!

— Трудно — еще не безнадежно…

Вошла Оля. Подозрительно посмотрела на мать, на пылающего блондина.

— Опять поспорили? Миша, мне пора. Ты с нами?

— Да, да… конечно, — засуетился тот. — Прощайте, Нина Павловна.

— До свидания, Миша, — довольно сухо отозвалась учительница, снова принявшаяся за тетради.

10

Втроем они вышли из дому и направились по освещенной луной узкой улице, огибая лужицы, кучи мусора, сложенные у заборов штабеля бревен и лодки. Впереди, придерживая под локоть Олю, шел Миша. Денис хмуро смотрел в спину этому непонятному ему человеку, в один час отнявшему у него радость встречи и саму Олю. А тот, забыв о Денисе, поучительно говорил девушке:

— Ну зачем тебе вся эта канитель? Гораздо умнее употребить это время на подготовку. Еще через год тебе будет значительно труднее, забудутся азы… Ах, если бы я мог устроить тебя куда-нибудь полегче, чтобы у тебя было больше времени на учебу!

— Полегче! А рабочая карточка? Мы же умрем с голоду без нее, у нас нет ничего, кроме карточек…

— Чепуха! Живут же как-то без рабочих карточек. — Он сделал ударение на слово «рабочих». — Если бы не моя диссертация, я пошел бы работать за тебя. Но бросить сейчас, когда уже назначены оппоненты, — значит потерять все.

— Да разве можно, Миша! — протестовала Оля. — Это, конечно, глупо…

— Вот видишь. Нет, я просто отказываюсь вас понимать: живете впроголодь — и рисуете бог знает что! А что собес? У вас такой заслуженный перед советской властью отец…

— Не надо об этом, Миша.

— Да, да. Ну и времечко, даже не знаешь, о чем можно говорить. Не верится, что когда-то люди могли о чем угодно рассуждать, ходить в церковь или на политические кружки…

— А потом отправлялись в ссылки и тюрьмы, — досказала за него Оля.

Но Миша даже не обратил внимания на ее замечание, запальчиво продолжал:

— Сейчас учиться-то заставляют чуть ли не под ружьем, попробуй откажись от ликбеза!.. Ну, я бегу, Оленька. Через полчаса заседание ученого совета, и мне непременно надо быть там… Прощай!

Денис видел, как он быстро нагнулся к девушке, наверное, поцеловал ее и, не оглядываясь, зашагал в сторону от дороги. Через минуту его тощая долговязая фигура скрылась за углом дома. Оля еще несколько секунд, как зачарованная, смотрела ему вслед и только тогда вспомнила о Денисе.

— Пошли?

И это необычное невнимание к нему девушки, и короткий неожиданный поцелуй щеголя, и, наконец, это сухое, равнодушное «пошли» окончательно добили Дениса. Неприятное тоскливое чувство одиночества навалилось на него, молча покорно последовавшего за Олей. Безынтересными, ненужными, как и он сам, стали широкая подмороженная тропинка, холодно-белая луна, отраженная в тонком стекле стылых луж, чужой и недоступной стала сама Оля, которую еще час назад он мысленно называл своим чутким и умным другом.

Но, может быть, он, Денис, ошибается и этот Миша действительно родственник? Сродный брат? Дядя? Тогда что же тут особенного?..

Денис уцепился за эту спасительную мысль, как умирающий за лекарство. И снова посмотрел на девушку, на ее опущенную в раздумье голову, пытаясь угадать ее мысли.

— Он очень способный. Просто талантливый! Но, по-моему, ужасный эгоист, — заговорила наконец Оля, и Денису показалось, что она обращается не к нему, а к самой себе. — Он может часами говорить о своей науке, лаборатории, но не любит слушать других. Даже старших. А если и разговаривает о чем-нибудь другом, то всегда с какой-то небрежностью и насмешкой. И так, будто он один все это хорошо знает, неоспорим…

— Он кто — брат?

— Миша? Разве мы с ним похожи? Впрочем, — продолжала она, не замечая слишком затянувшегося молчания Дениса, — какая-то на десятом киселе родня, кажется…

Но Денис больше не слушал Олю, снова ставшую для него далекой и недоступной. Теперь он ненавидел блондина и очень жалел, что не мог сразу догадаться, зачем он бывает у Марковых. Тогда бы он, Денис, знал, что делать. Он ответил бы на его вопрос похлеще Нины Павловны. Он сказал бы ему: «Большевики добрые, хорошие люди, потому что они делают все для бедных. А вот контрики убивают людей, морят холерой, голодом, идут войной…» Эх, да неужели он сам не видит, этот индюк ученый, кто враг, а кто друг народу? А Нина Павловна ему еще объясняет… Но почему Оля дружит с ним? Разве спросить ее? А если обидится? Ну и пусть! И пусть обижается. Почему ей можно обижать, а ему нельзя?..

— Денис, мы пришли. Ты о чем думаешь?