За правое дело

Оля стояла у подъезда горкома, готовая войти в него, и только ждала Дениса. Луна хорошо освещала ее грустно улыбающееся лицо, в нежно-голубом свете казавшееся каким-то другим, еще более красивым и милым. И это лицо целовал чужой, неприятный Денису человек, хвастун и воображала, которого даже Нина Павловна называла циником, хоть и ученым. А Оля, такая чистая, умная, разрешала ему целовать себя, и шла с ним, совсем забыв о Денисе, и называла его способным, талантливым… Конечно, она дружит с ним, а может быть, даже его невеста, а говорит, что он ужасный эгоист и вообще нехороший… Когда же она говорила правду: тогда или сейчас? Обманщица! Денису вдруг захотелось повернуться и уйти. Или сгрубить Оле. Уколоть ее, сделать ей тоже больно…

— Денис, милый, что с тобой?..

Кровь ударила в голову Дениса. Не помня себя от охватившей его всего ярости, он закричал в это красивое, побледневшее даже в лунном свете лицо:

— Ничего со мной! Ничего! И какое тебе до меня дело! И ты мне больше никто! Никто, слышишь?!

И отвернулся, пошел прочь от ненавистной девушки. Сердце его отчаянно билось, мысли путались, а под ногами стонало и лопалось его хрупкое, как стекло, счастье.

Однако на перекрестке Денис на мгновение оглянулся. Оля по-прежнему стояла у подъезда и смотрела ему вслед, огорошенная его грубым криком. Денис сделал над собой усилие, чтобы не разреветься, и побежал…

11

Денис не вернулся в горком и явился домой туча тучей. Даже не ответил на вопрос матери, обеспокоенной его мрачным видом. Господи, с ужасом думала она, неужто характером в отца выдастся, заполошный? Только бы не это, только бы не это! Семнадцать в феврале стукнет, самое перепутье — какой стежкой пойдет? Только бы не отцовской…

А Денис брался за книгу и тут же швырял ее; метался, подобно отцу, из угла в угол, ища, к чему бы приложить руки; подходил к спящим на нарах младшеньким и долго, тупо смотрел на них и снова брался за книгу.

— Быдто вчерашний день потерял, сынок. Чего это ты печальный такой воротился?

Но и участливый, спокойный голос матери не утешил Дениса. Ему нечего было сказать ей. Разве только то, что он поступил мерзко, подло с девушкой, которая никогда ничего не делала ему плохо? Рассказать матери, как он глупо и зло кричал на Олю Маркову за то, что она дала себя поцеловать ненавистному ему, Денису, мужчине? Какое он, Денис, имеет право кричать на нее, как на последнюю уличную девчонку? Как он, наверное, был смешон и жалок в своей ревности!..

Денис презирал себя и мучился от бессилия что-либо предпринять, чтобы поправить случившееся. С какими глазами он опять встретит Олю? В каком свете он будет выглядеть перед товарищем Раисой, комсомольцами, которые однажды назвали его «тихим, но славным» парнем. Хорош тихоня!

Уже лежа на нарах, Денис все еще казнил себя, ища выхода своему горю, ворочался и кусал губы и вдруг тихо и безутешно заплакал.

— Вот так-то лучше, сынок, — по-своему рассудила мать, решившаяся наконец подойти к сыну.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

1

Всю неделю Денис ходил как опущенный в воду. В горкоме он не показывался, и горком, казалось, забыл о нем. Разве только это и утешало Дениса, пугавшегося одной мысли, что придется давать постыдные объяснения товарищу Раисе, а еще того постыднее — встретиться с Олей.

Зотов болел, и Денис стал полным хозяином карусельного и всего зотовского богатства, с каждым днем приносившего ему славу токаря, лучший против других токарей заработок и положение в цехе. Теперь мастер уже не покрикивал на него, если кому-нибудь требовалось подвести к станку срочные заготовки или убрать в цехе (раньше, когда болел Зотов, Денис использовался на подсобных работах), а по-деловому, как со взрослыми токарями, говорил и даже советовался по работе. Но зато токари, прежде участливо относившиеся к нему, теперь, казалось, возненавидели и избегали его, как старика Зотова. По крайней мере, Денис это чувствовал, а иногда и убеждался в своих догадках: никто не подходил к нему, не спрашивал о работе, о домашних или отце, никто не делился с ним своей радостью или горем, а если кто и здоровался, вернее, отвечал на обычное «здрасте», то и тут Денис чувствовал неискренность, отчуждение. Правда, еще поначалу, после получения разряда, кое-кто пытался заговорить с ним о зотовских секретах, но Денис ничего не мог рассказать, и это вызывало неудовольствие и недоверчивые усмешки.

Пробовал заговорить с Денисом о зотовских резцах и сам директор, но всякий раз убеждался в неведении Дениса и отступал. Денис понимал, что никто не верит ему, мучился своим одиночеством, завидовал рабочей дружбе токарей и озлоблялся. «Разве дружба со мной может строиться только на выдаче зотовских секретов?» — думал он в особо тягостные минуты. А если бы он даже и знал их, то кто вправе обижаться на это? Ведь и у других мастеров есть свои дедовские секреты, хоть и не такие, как зотовские, — кто же на это злится? За что же так невзлюбили Зотова и его, Дениса?..