За правое дело

— Ты и так делаешь: людей учишь.

— Глупости! Разве это такое-такое? Ну что я могу, слабая, полуграмотная, бесталанная девчонка Оля Маркова? Разве что учить азбуке… Вот если бы я могла сделать какой-нибудь настоящий, большой подвиг — пусть даже он стоил бы мне жизни, — но чтобы всем людям стало хорошо… Ты улыбаешься?

— Нет.

— Но я, наверное, никогда не смогу… Просто я не способна на подвиги. Хоть и комсомолка. А я так хочу подвига, веришь? Ну почему девчонки должны делать только какую-то жалкую, ничтожную работу? Даже на фронт нас берут только санитарками, телефонистками при штабах… Фу! И то не всех, кто хочет… Ой, Денис, ну что я такое болтаю! Просто я глупая мечтательная девчонка.

— Ну зачем ты так, Оля?

— Конечно! Ну за что меня приняли в комсомол? Что я такого сделала? Вот наши ребята — это герои! Это молодцы! Слышал, как товарищ Антонов назвал наших ребят-фронтовиков красными орлятами? А мы что?..

Оля взяла его руку в свои, холодные как ледяшки, тихо и прочувственно сказала:

— Ну, пора. Лети, мой будущий красный орленок, домой, а то твоя мама-орлица ждет тебя не дождется. Иди, иди, а то и я, кажется, забыла о своей маме.

…Уже дома на обычный тревожный вопрос матери Денис выпалил с порога, едва не разбудив ребятишек:

— Я скоро буду комсомольцем, мама! Как товарищ Раиса, как… как все!

Степанида, уже привыкшая к подобным новостям сына, молча готовила ему ужин.

Уже лежа на нарах, согревшийся от горячих тел разбросавшихся во сне Никитки и Клашки, Денис, переполненный счастливыми событиями вечера, раздумался о чудесной девушке Оле Марковой, о замечательной дружбе комсомольской молодежи, ее сплоченности и уверенности в своей далекой, но славной цели, о самом вечере — приеме в комсомол, умных и смелых речах ораторов, — о самом себе, еще не комсомольце, но уже не чужом для них человеке. Денис щурился на висящую над столом лампешку, на вычерченную в ее тусклом свете согнутую спину матери, но мысли его роились вокруг знакомых и незнакомых новых его друзей-комсомольцев: паренька в стеганке, которому уже скоро восемнадцать — сейчас, поди, уже воюет с колчаковцами, — чернявого секретаря, когда-то работавшего вместе с Марковой в одном цехе, и тех, что, счастливые и оглушенные громом оркестра, принимали из рук секретаря комсомольские билеты, и, конечно, вокруг Оли Марковой, товарища Раисы… Чем он, Денис, не похож на них? Чего недостает ему стать, как все они, настоящим парнем и комсомольцем? Лет?.. «Э, да ты еще сосун!..» Но ведь он сказал и другое: «А в комсомол тебе пора…» Значит, не в годах дело. Смелости? Решимости, как у Санина? Но разве у Санина решимость? И разве умение организовать стройку — подвиг? Вот если бы его, Дениса, послали на фронт… да еще вместе с Олей Марковой или товарищем Раисой… И разве он боялся ходить по ночам с Олей Марковой или один, когда везде столько воров и грабителей? Разве ом кого-нибудь обманул? Или украл? Хотя бы гвоздь или щепку? Но почему он, Денис, чаще всего задумывается о честности и больше всего боится, что его честность не та, не такая, как у Оли Марковой, у товарища Раисы? Почему?.. Честность, честность, честность — что это такое? И почему именно это всегда тревожит и мучит его? В чем она, эта честность?.. Зотов!

Денис даже открыл глаза и испуганно вгляделся в сумрачный угол закути. Будто там, оттуда, из этого мрака, глянуло на него желтое, выжатое болезнью лицо… Мысли Дениса заработали лихорадочно, живо.

Зотовский секрет… Зотовское наследство… «Оно, сынок, завсегда тебе службу сослужит…» Тебе, Денису… Тебе!.. И товарищ Раиса: «Твое-мое — у нас не в почете. Вот когда научишься свое добро всеобщим делать — тогда и люди тебя почтут, добро твое не забудут…» И Оля Маркова: «Вот если бы я могла сделать подвиг — пусть далее он стоил бы мне жизни, но чтобы всем людям стало хорошо…» Нет! Нет! Он, Денис, никогда не будет Зотовым!.. Нет!..

— Ты куда, сынок? — испугалась мать, видя соскочившего на пол Дениса.

— Не бойтесь, мама… Я никуда… Я только соберусь, мама, чтоб завтра не искать… Я сейчас лягу, мама… Не волнуйся.

В один миг он вытащил из-под нар мешок с зотовскими резцами, тиглями, кусками графита и сплавов, достал из-за печи, посовал в мешок все остальные принадлежности «тайны», принялся укладывать, увязывать их, как это делал еще у Зотова…

Степанида, боясь помешать и даже спросить сына, зачем ему вдруг понадобилось все это, со страхом смотрела на его внезапные и загадочные приготовления, и тонкие бескровные губы ее беззвучно шептали: «Неужто отдать кому надумал?.. Неужто в мота-отца пошел, своих не жалеет?..»

12

А утром, едва Денис подошел к своему карусельному, в цех ворвалась злая весть: умер Зотов.

Мешок с зотовскими вещами глухо ударился о земляной пол, жалобно звякнул железками, и этот жалобный звук, похожий на стон, больно отозвался в груди Дениса. Слышно было, как кто-то из токарей громко, на весь притихший цех, злорадно произнес:

— Подох, царство ему небесное!

— Ништо, — ответил ему другой, невидимый за станком токарь, — таперича новый Титыч живет. Щенок, а туды же…

— Ну и хрен с ними!