За правое дело

Денис в сердцах пнул тяжелый мешок, поднял его, бросил в шкаф: идти к директору с зотовской тайной, сделать это для тех же людей, которые так жестоко и грубо глумятся над ним и Зотовым, расхотелось. Денис осмотрел незаконченную вчера деталь, быстро зажал резец и включил суппорт. Синяя, что змея, стружка, шипя и извиваясь, выползла из-под резца, заскользила к ногам Дениса. А за станком продолжал тот же злорадный голос:

— …А кто его пойдет провожать, собаки и те ране его подохли…

Один за другим заработали соседние с карусельным станки, заглушили голоса токарей. Перед глазами Дениса, уставленными на медленно, будто нехотя вращающуюся поковку, встало иссохшее, мертвенно-желтое лицо Зотова, каким Денис видел его в последний раз: Зотов лежал на подушках, маленький, жалкий, часто и отрывисто дышал, а на обращенном к Денису заросшем лице его блуждала не то злая, не то страдальческая усмешка. Будто старик и тогда уже знал, как люди отнесутся к его смерти, и хотел бросить им: «Что, дождались моей смертушки? А я жив, жив еще и жить буду, в резцах своих жить буду, в Дениске Луганове, еще и переживу вас, подлые!..»

Скрежет, а затем хруст задевшего за патрон резца вывел из оцепенения Дениса. Опомнился, отвел суппорт, но было уже поздно: резец испортил деталь и с выкрошенной, беззубой напайкой, сгорбившийся и жалкий, казалось, все еще жадно шипел ему: «Переживу, переживу!..» Денис размахнулся и изо всех сил ударил его ключом. Резец застонал, выпрямился — и замер.

13

Хоронили Зотова жиденькой толпой провожающих, на скрипучей развалистой телеге, куцехвостой заморенной кобыленке — как и предсказал токарь. И только гроб, обитый черным шелковым крепом с белым, пугающим библейским крестом на крыше, кичливо глядел с телеги на окружающую его убогость и серость.

И все же Денису было жаль Зотова. Может быть, ему одному он, Зотов, раскрыл спрятанную от людей душу, одного его полюбил или пожалел. И до боли досадно, что так и не сумел отблагодарить старика, отплатить ему за добро, за отеческую любовь его той же сыновней лаской, согреть его одинокую старость.

«Скряга… скряга… скряга…» — выскрипывали на мерзлых колдобинах колеса. И раскачивался, подпрыгивал, выплясывал черный в шелковом крепе белокрестый гроб.

На кладбище, возле зияющей темной ямы, Денис в последний раз подошел к гробу, чтобы помочь поставить и прибить крышку. Желтое, выглаженное смертью лицо Зотова, казалось, и теперь выражало довольствие и презрение к людям: «Мое!..» И люди спешили навсегда упрятать это лицо под крышку, торопливо опускали гроб. И дружно, выстукивая на нем дикий дьявольский танец, сыпались, быстро наполняя яму, мерзлые комья.

14

С кладбища Денис вернулся в цех, чтобы закончить работу. Никто не спросил его, не повернулся в его сторону, будто он и не уходил из цеха. И только мастер, напомнив ему о срочности заказа, как-то странно заглянул ему в глаза, отвернулся и неторопливо пошел прочь. Острая, щемящая боль одиночества обожгла душу Дениса, испугала его. Неужели и с ним, Денисом, поступят так же, как с Зотовым? А как же комсомол? Оля Маркова? Товарищ Раиса? Ведь он, Денис, тоже хотел добра людям, нес им это добро, а они не поняли его, оттолкнули…

Денис громко окликнул мастера.

— Что еще? — холодно отозвался тот, даже не посмотрев на бледное, взволнованное лицо Дениса.

— Вот, возьмите! Все возьмите! Не надо мне! — Денис выбросил из шкафа мешок с приборами, лихорадочно заработал ключам в неподатливой потайной дверце.

— Что это? — вернулся, удивленно посмотрел на мешок мастер.

Денис выгреб из ларчика все резцы, напайки, куски зотовской пасты и тоже швырнул к ногам мастера. И вдруг вспомнил, как однажды кричал на Олю Маркову, устыдился своей запальчивости, тихо сказал:

— Дяди Феди это… Велел вам передать. Чтобы для всех… для всех токарей было…

Подошли, завидев странную сцену, токари. Недоуменно уставились на мешок, на Дениса. Мастер недоверчиво усмехнулся:

— Непохоже что-то на твоего Титыча, малый…

— Правда! Он сам велел! Еще когда живой был! — вскричал с обидой Денис, вызвав у всех легкую вспышку смеха. — Смеетесь, да? А он хороший, он лучше вас всех! Он вам велел отдать, а вы над ним…

— Ну, ну, будь по-твоему, — примирительно сказал мастер. — А в мешке что?