За правое дело

Темная морозная ночь проходила тихо, без приключений. Город спал, и ничто не нарушало его глубокого натруженного покоя. Разве изредка где-то за невидимыми во тьме заборами одиноко пролает спросонья пес да торопливо простучат копыта извозчичьей лошаденки. Продрогшие до костей в долгих и бесполезных скитаниях ребята роптали:

— Какого черта шаримся? Заколеем!

— Другие с обысками пошли, а мы что? Мороз вона как, не шуткует!

— Эй, командир, веди назад в кочегарку, мочи нет!

Однако старший упрямо продолжал водить отряд по заданному району, хотя, похоже, и он не прочь был вернуться в тепло котельной: ноги его в простых кожаных ботинках все чаще выплясывали замысловатые танцы, едва отряд — уже в который раз! — проходил мимо Крытого рынка.

Легкий всхрап лошади, а затем мужской пьяный говор где-то совсем рядом донеслись до бригадмильцев. А следом, простонав в ночи, разверзлись промерзшие воротные створы, выплыла из черноты двора белая лошадиная морда. Отряд шарахнулся в стороны, пропуская выкатившиеся из ворот легкие санки, но Санин озорно поймал за уздцы, попятил всхрапнувшую в испуге лошадь. И в тот же миг на ломаном русском языке из возка раздалась пьяная ругань, а от ворот метнулась в глубину двора женская фигура. Может быть, в другой раз никто бы не обратил внимания на такой поздний выезд важного пассажира, но его нерусский акцент, видимо, вызвал у старшего особое любопытство. В три прыжка он догнал женщину и, приказав ей молчать, вернул к санкам. Вспыхнула на мгновение спичка, и в ее свете показалось искаженное ужасом лицо седока.

— Милиция. Ваши документы! — тихо, но внушительно приказал важному седоку старший. — А ну, хлопчики, у кого спички, свети! — добавил он недоумевающим ребятам.

Несколько спичек одновременно сверкнули в ночи, осветив санки. Седок в меховой шубе сучил ногами под медвежьим пологом и дико водил выпученными глазами по примкнутым к винтовкам штыкам. А сверху, с облучка, смотрел на вооруженных ребят не менее перепуганный бородатый возница.

— Предъявите, гражданин, документы!

Немец (Денис в этом уже не сомневался), не сводя с грозного оружия глаз, дрожащими руками возился с неподатливыми пуговицами. Ему помогли. Документы перешли в руки старшего.

— Я есть Крюгель… Крюгель… — залепетал немец, теперь больше следя за документами, чем за штыками. — Я есть германски подданий, ви не имейт права держать меня, как бандит…

— Крюгель? — с некоторым любопытством переспросил старший, сравнивая фотокарточку с холеным полнощеким лицом ее владельца. — Господин Крюгель, — повторил он. — Слыхал. Бывший заводчик?

— Ого, важная птаха! — с почтительным изумлением прошептал Иван Санин, заглядывая через плечо старшего в заграничный крюгелевский паспорт.

— Да, да, я есть Крюгель, — обрадованно залепетал седок. — Я быль маленький мыловарин заводчик… Но я есть германски подданий, будет получайт свой завод обратно…

— Ясно, — перебил неожиданную словоохотливость седока старший, возвращая ему документ. — Живете на Московской, а зачем тут?

— Тут? Что означаль тут? Там? — заметно побагровев, показал пассажир на небольшой двухэтажный домик, мрачным слепым укором смотревший из глубины дворика. — Это не касайт дела. Ви не имейт права держать меня, как бандит!..

Смущение позднего визитера и его наигранная запальчивость не ускользнули от цепкого взгляда старшего. Кто-то догадливо хмыкнул, подтолкнул к санкам стоявшую в стороне девушку.

— О, найн! Она есть прислуг! — горячо запротестовал немец. — Это глюпо! Я требуйт…

— Уля! — позвал откуда-то сверху женский старческий голос. — Что ты там долго, Уленька?

Девушка инстинктивно рванулась на зов, но старший резко крутнул ее на себя:

— Скажи: сейчас иду. Быстро!

— Зараз иду, тетечка! — дрожащим от волнения голосом и с мягким украинским акцентом отозвалась та.

В наступившей затем тишине прозвучал сдержанный старческий кашель, хлопнула невидимая форточка — и все смолкло.

— А может, он шпион, а? — наивно спросил старшего Санин. И не получил ответа.

Видимо, замешательство старшего седок расценил по-своему.

В его голосе зазвучали угрожающие нотки:

— Ви будет отвечайт за свой действий! Я есть германски подданий, это политик скандаль…

— Тихо! — пришикнул на него старший. — Двое останутся тут… А ну, веди нас в дом, Уленька, — уже мягко приказал он напуганной насмерть девушке. — Мы не грабители, не бандиты; посмотрим, что у вас тут за гости, и уйдем.

— Ой, мамо… Може, вы сами, хлопчики?..

— Веди! — грубовато подтолкнул ее Санин.

Девушка сделала несколько шагов к дому и оглянулась.

— Не можу я, хлопчики. Вже хозяйка меня дюже заест… Пидневольная я…

— Ты что, в тюрьму захотела?

— Санин! — осадил старший.

— Один подданий, другая подневольная — не ухватишь! — недовольно проворчал тот. — Как думаешь, командир, чего этому буржую не спится?

Старший опять не ответил.

Однако дверь парадного оказалась закрытой. Видимо, хозяйка, почуяв неладное, заперла ее на засов.

— Стучи, зови, Уленька, — тихо прошептал старший окончательно оробевшей дивчине. — Скажи: барину что-то плохо. — И сам застучал в дверь, отозвавшуюся изнутри цепным лязгом.