За степным фронтиром. История российско-китайской границы

Провинция даже имела собственные войска. В январе 1933 года в газетах Маньчжоу-го обсуждались планы правительства призвать в армию представителей коренных народов для патрулирования западных государственных границ с Советским Союзом и Монгольской Народной Республикой в Северной синъаньской провинции (Хулун-Буире). Под покровительством японского советника в июне 1933 года в Хайларе были созданы штабы частей монгольской армии. Около пятидесяти монголов прошли офицерскую подготовку, и двенадцать даже были отправлены в Японию на инструктаж. Монголы – мужчины в возрасте от двадцати до тридцати лет – были призваны на воинскую службу для создания постоянной армии из десяти-пятнадцати тысяч солдат[585]. В ноябре 1934 года два монгольских кавалерийских полка общей численностью в тысячу человек находились на службе армии Маньчжоу-го в Северной синъаньской провинции. Британскому путешественнику Питеру Флемингу, который посетил монгольский полк в окрестностях Хайлара, показалось, что солдатская дисциплина по прусско-японскому образцу представляла некоторые сложности для коренного населения. Он увидел гибридную армию монгольских солдат с современным снаряжением. Призывникам было сложно переселиться из юрт в казармы:

В казармах было холодно. Когда мы вошли, все мужчины стояли наготове кроме одного, он продолжал есть, с таким видом, что он имел на это полное право, хотя товарищ и пнул его пониже пояса… Некоторые приводили своих собственных лошадей. Все принесли свои собственные седла, и весь этот веселый и диковинный набор был разложен во дворе… Офицер демонического вида, с орлиным носом, покатыми плечами, странной шатающейся походкой, сказал, что некоторые солдаты разбирались в пулеметах. Винтовки новые и, я думаю, такие же, как и маньчжурские. Экипировка содержалась довольно аккуратно, вокруг было чисто. Большинство были грамотными[586].

1 июля 1934 года в деревне Ванъемяо (Улан-Хото) в провинции Южный Синъань для воспитания лояльных элит из коренных народов всех провинций Синъаня была открыта Синъаньская офицерская академия. Деятельность ее была направлена на приобщение низших чинов будущей армии к новому режиму, убеждение их в неразрывной связи монгольской нации и новой власти, а также в культивировании идеи благоприятного отношения и зависимости от Японии. За исключением утренних и вечерних богослужений, повседневная жизнь кадетов была похожа на ту, что вели кадеты Императорской армии Японии. Важнейшей задачей, поставленной перед этими молодыми солдатами, было распространение позитивного образа Японии и Маньчжоу-го среди их соплеменников. Можно легко согласиться с американским дипломатом, который считал, что работа академии отражает природу отношения японцев к монголам: «…есть основания полагать, что методы обучения, используемые в академии, в которой обещается сильное монгольское государство под монгольским руководством, приведут к уменьшению нежелания монголов подчиняться японцам. Эта школа, без сомнения, повысит боевую эффективность монгольской кавалерии в Синъане и поставит ее под непосредственный контроль японцев»[587]. Создание монгольских военных формирований, таким образом, раскрывает намерения Токио вовлечь автохтонные народы в Маньчжоу-го. Эти формирования могли способствовать защите границ и реализации других целей[588].

Монголы получили определенную степень автономии, однако эта относительная свобода не была просто актом доброй воли правительства Маньчжоу-го. Когда японцы укрепили свои позиции в середине 1930-х годов, они приступили к ограничениям политических и экономических привилегий монголов. Знаменная система утратила свой сугубо монгольский характер. Местная власть монголов была сокращена и оказалась под усиливавшимся контролем центральной власти Маньчжоу-го, которая увеличила свое бюрократическое присутствие в каждом хошуне. Как только власть глав знамен уменьшилась, самоуправляемые советы, созданные в 1932 году и обладающие местными законодательными, налоговыми и консультативными функциями, также потеряли свое влияние. Число вопросов, решение которых требовало одобрения провинциального губернатора, к концу десятилетия увеличилось, а к самому главе знамени теперь был приставлен японский советник, призванный ему на «помощь». Сама принадлежность к хошуну размывалась. Согласно постановлению 1932 года, только мужчины, проживавшие на территории знамени как минимум три года, могли называться «жителями хошуна». По указу, принятому в 1937 году, однако, любой человек, проживающий на территории знамени, приписывался к нему. Таким образом, «маньчжуры» (эвфемизм, использовавшийся для определения ханьских китайцев в Маньчжоу-го), русские и японцы также становились знаменными[589].