В то время как монгольские территории Республики Китай по-прежнему сохраняли значительную степень самостоятельности, что в первую очередь объясняется слабостью Китая в 1920-х годах, Москва начала все более уверенно контролировать свою Забайкальскую окраину. Советская национальная политика все еще основывалась на представлениях о порядке, сформированных в последние годы существования царской России, когда началось преобразование имперского самодержавия в национальную империю. Большевики, пытаясь внести ясность в неопределенное существование пограничья, обратились к более радикальным, чем их предшественники, методам. Большевизм в этом смысле был новой, более агрессивной формой империализма. Национальное самоопределение этнических меньшинств через политику коренизации, а также «суверенитет» республик и автономий были тактически полезными фикциями, предложенными государством в 1920-х годах, но реальная политика вскоре пресекла что-либо подобное. Сталин нейтрализовал этнические меньшинства путем насильственного выселения целых народов или их ликвидации. Эта насильственная политика привела к глубоким изменениям социальной ткани на землях вдоль Аргуни, уничтожив последние очаги сопротивления и заложив основу для гомогенного советского пограничья. Традиционная экономика и сети родства, которые не ограничивались государственными границами и находились вне официальных демаркационных линий, больше не имели места в этом отчужденном окружении[439]
.Гражданская война в России довела ситуацию до точки кипения, заставив многих кочевников Агинской степи покинуть российские фронтирные территории. Уже к 1917 году в Шэнэхэнском районе Хулун-Буира в результате устного соглашения с местным правительством было основано бурятское знамя. Хори-буряты, однако, воспользовались этой возможностью, только когда война достигла фронтира и большевики увидели в забайкальской границе линию обороны революции. Свыше семисот семей с юртами и скотом покинули Агинскую степь между 1920 и 1923 годами. Они отправились в Шэнэхэн – местность площадью примерно 300 кв. км на расстоянии дня езды в юго-восточном направлении от города Хайлар. Животноводство Хулун-Буира ощутило последствия этого побега. Буряты перегнали через границу примерно сорок пять тысяч овец и коз, пятнадцать тысяч голов крупного рогатого скота и двенадцать тысяч лошадей.
Со временем они отдалились от своей бывшей родины. Если в начале 1930-х годов большинство взрослых говорили на русском и могли читать и писать на кириллице, то последующие поколения уже не сохранили эти навыки. Хорошие пастбища и климат создавали благоприятные условия жизни бурятской диаспоры, однако высокие налоги, установленные местным китайским правительством, омрачали их. Сообщалось, что китайские чиновники конфисковали более шести с половиной тысяч лошадей. Некоторые семьи вследствие этого отправились дальше в Халху и создали в Монгольской Народной Республике собственное знамя. Однако освободившееся место быстро заполнилось новой волной хори-бурятских беженцев из Агинской степи в Шэнэхэн, которая на этот раз была спровоцирована суматохой коллективизации и советско-китайским вооруженным конфликтом в 1929 году[440]
.Многие пастухи в поисках новой земли и безопасности своих пастбищ несколько раз пересекали границы между Советским Союзом, Китаем и Монголией, пока не находили подходящего места. Эта одиссея могла продолжаться десятилетиями и включала многократные переходы границы туда и обратно. Однако со временем эти переходы стали опасны. Солдаты и партизаны во время Гражданской войны, прячась за сопками, иногда грабили кочевников и даже убивали. Так, в 1921 году солдаты Народно-революционной армии Дальневосточной республики напали на группу бурят, возвращающихся из Монголии в Агинскую степь. Несчастные были ограблены – у них забрали скот, одежду, меха, деньги и другие вещи. Некоторые погибли, а выжившие укрылись в расположенном неподалеку Цугольском дацане. Насилие в этот период достигло таких масштабов, что Министерство внутренних дел ДВР в 1921 году назначило комиссию по расследованию этих преступлений[441]
.