За столбами Мелькарта

И тогда Ганнон увидел на утесе одинокую женскую фигурку. Хотя до утеса было никак не меньше двухсот локтей, Ганнон сразу узнал Тинис. Девушка стояла лицом к морю. В руках ее извивались змеи.

– Ифигения[80] из Атлантиды! – воскликнул Мидаклит. Ганнон молча взглянул на учителя. «Ифигения? Что ты этим хочешь сказать?» – говорил его взгляд.

– Когда ты был в храме, – промолвил грек, – я узнал о страшном обычае островитян. Здесь девушки приносят себя в жертву подземным богам, чтобы отвести их гнев.

– Подземным богам?

– Да, подземные боги у них почитаются в образе змей.

Ганнон не отрываясь смотрел на утес. Ему показалось что одна змея, как черная плеть, скользнула по груди Тинис. Мучительно жаль было эту девушку, ее отца, весь этот народ, обреченный на гибель. Образ Тинис слился с образом Синты, как в тигле сплавляются два драгоценных металла. Ганнон протянул вперед руки, но на утесе уже никого не было. Словно все, что он видел мгновение назад, было сном.

Гаула выходила в открытое море.

В заливе Южного Рога

Снова в море

Каюта была полна кубками, амфорами с драгоценными камнями и другими сокровищами из храма Радаманта.

Мидаклит сидел рядом со спящим Ганноном. В руках его шелестел свиток. Врывавшийся сквозь щели ветер колебал пламя светильника. Мидаклиту казалось, что между строчками древней рукописи он видит солнечный свет и сияние моря, корабли входят в порт чудесного города атлантов. Их встречают статуи из красного металла и люди в белых одеждах.

Страшный грохот заставил Ганнона вскочить на ноги. Выбежав на палубу, он увидел огненный сноп, поднимавшийся из глубин темного моря. Багровым пламенем он осветил все вокруг. Его отблеск лег на волны, пронизал паруса. «Горит Колесница богов», – подумал Ганнон.

Огромный столб дыма взметнулся над морем, слившись с багровыми облаками. Временами ветер менял направление, и тогда можно было увидеть огненный поток лавы, растекающийся среди пламени.

«Рождение и смерть – таков закон, которому подвластно все, что есть на земле и на небе. Рождаются и умирают люди, погружаются на дно материки и всплывают новые!» – звучали в голове Ганнона слова сурового и благородного Радаманта. Только теперь он осознал беспощадную мудрость этих слов. Настанет время, когда люди уже ничего не будут знать ни о великом городе Карфагене, ни об этой маленькой гауле, блуждающей сейчас в океане. Забудутся имена отважных. Перед лицом времени и человек, и даже город из вечного камня – как мотылек, живущий один день.

Сгустился мрак. Словно наступила последняя вечная ночь. С трудом пробрался Ганнон к кормовому веслу и сменил Адгарбала. Вдруг на палубу что-то посыпалось частым тяжелым дождем. Это был пепел. Под Гимерой он сам видел огнедышащую Этну и слышал о том, что эта гора извергает пепел. Случалось, что целые города были погребены под ним. Но города ведь не имели парусов, как «Око Мелькарта». Пусть яростно грохочет Колесница богов, пусть она злобно кидает им вслед камни. Гаула уйдет! Ветер, дуй во все щеки! Гони гаулу куда хочешь, только подальше от этого гибнущего острова.

Ночь казалась бесконечно долгой. Наконец мрак стал рассеиваться, превращаясь в туман. Блеснуло солнце, тусклое, как истершаяся бронзовая монета. Глазам Ганнона предстала палуба, покрытая, словно снегом, пеплом.

Отдав кормовое весло Адгарбалу, совершенно обессиленный, Ганнон спустился в каюту. Мидаклит не спал. Положив свои таблички на колени, он что-то царапал по ним палочкой. Увидев Ганнона, грек радостно вскочил. Он указал на горлышко высокого серебряного сосуда, стоявшего рядом, и воскликнул:

– Видишь, Ганнон, что здесь есть!

На горлышке сосуда были начертаны такие же значки, какие были нацарапаны на костяной табличке из щита. Но эти значки были мертвы для суффета.

– Тартесс, – прочел вслух Мидаклит. – Теперь мне ясен путь критских пиратов, которым мы обязаны этими сокровищами. Они достигли Тартесса и разграбили его. На обратном пути, очевидно, буря вынесла их корабль в открытое море и забросила на остров атлантов. Там они прожили более двадцати лет. Там они вынуждены были оставить часть своей добычи. Наверное, лишь немногим из критян суждено было вернуться на родину.

– Но почему же они не вернулись за своими сокровищами? Почему это не сделали их дети и внуки? – возразил Ганнон.