За тобой

— Да разве я рычу? Скажешь тоже, — встал, чмокнул Лильку в макушку. Двадцать пять лет девице, не маленькая, но вряд ли даже в этом возрасте можно понять, что такое — последнее чувство. Давид и сам ещё не понимал, ощущал только, что под ногами больше опоры нет. Что он оторвался от земли и понёсся куда-то в неизведанный космос. И теперь барахтался там, не имея защитного скафандра и запасов кислорода. В идеале рассчитывая на то, что им для него станет Бэлла…

— Рычишь. Ещё как. Никогда тебя таким не видела.

— Я просто устал, дико хочется спать. Родька болел, и пришлось повозиться…

— И кто же этот Родька такой?

— Бэллин сын.

— А Бэлла, я так понимаю, та шикарная блондинка из соседней квартиры?

Да, пожалуй, лучше её не опишешь.

— Вот именно. Шикарная.

— Папа, да ты влюблён! Ну-ка посмотри на меня…

Давид замер. Почему-то такая мысль ему в голову не приходила. Влюблён ли он? А хрен его знает. Любовь — это же что-то из жизни молодых. А в его возрасте… ну, какая любовь? Это слово и на сотую долю не вмещает того, что в груди теснится. И попробуй объясни, откуда на пустом месте взялись эти чувства, с чего? Не получится. Да и бессмысленно пытаться рационально объяснить то, что исходит скорее из сердца, чем из головы.

— Папуль, я так за тебя рада! Столько лет я мечтаю тебя пристроить в хорошие руки, а ты вон… сам справился.

Гройсман захохотал.

— Ну надо же! Я что тебе, пёс блохастый, — меня пристраивать?

— Ай, ну тебя, пап! Всё ты понял. Лучше скажи, а она хорошая?

— Кто?

— ОНА! — Лилька нетерпеливо хлопнула рукой по столу.

А ведь он о Бэлле толком ничего не знал. И было ему всё равно, хорошая она или плохая. Она была его. Вот что он понял сразу. А при таких раскладах все другие не имели ровным счётом никакого значения.

— Боишься, что у тебя будет злая мачеха? Прям как в сказке?

— Нет. Боюсь, что она тебя обидит.

Давид удивлённо вскинул брови, до глубины души тронутый такой заботой.

— Я похож на того, кого можно обидеть, Лиль?

— Нет, но… Любовь делает уязвимыми даже лучших из нас.

— Кто-то здесь не по годам мудрый, — отшутился Гройсман.

— Я просто хочу тебе счастья, пап. Мама, кстати, тоже волнуется.

— А она-то с чего?

— Ну, вы же не чужие люди!

Чужие. Только Давид это не сразу понял. Поначалу он был слишком влюблён, чтобы это замечать. Даже с матерью разругался, которой Люба никогда не нравилась. И лишь когда туман первой страсти стал развеиваться, до него стало доходить, что они совершенно разные. Но к тому моменту у них уже родилась Лилька, после — Ритка… и всё, куда тут отступать? Терпел. Где-то шёл на уступки, где-то нет, отстаивал своё. И вот так, год за годом, они с женой все больше отдалялись. Медленно и необратимо. Жалел ли он, что жизнь прошла так? Нет. Та прошла не впустую. Вон у него дочь какая, и вторая дочь. Кстати, о ней…

— Ритку мне тоже с допросом ждать? Или тебя на разведку выдвинули общим голосованием?

Лиля улыбнулась, демонстрируя красивую улыбку. И не портили ее даже чуть искривлённые зубы, которые его дочурка наотрез отказалась выравнивать при помощи брекетов. Аргументация у нее, кстати, была железная. Лилька заявила, что это ее особенность, а не недостаток. И Давид, который с детства прививал дочери мысль, что каждый человек индивидуален и ценен, не нашёл, что ей, девятилетней, возразить. Даже порадовался, что его малышка настолько самодостаточна в столь юном возрасте.

— Я ж говорю — сама пришла. Поругалась с Сеней, вышла из клуба…

— А тут — глядь! — мой дом стоит.

— Именно! Кстати, я говорила, что твой дизайнер отлично потрудился? Очень милая вышла квартира.

— Будешь хорошей девочкой — отпишу тебе в наследство.

— Папа!

— Да шучу я, шучу, — захохотал Гройсман, выставляя перед собой руки в защитном жесте.

— Мне не нужны никакие квартиры. Живи долго и желательно счастливо. Если тебя сделает счастливой эта женщина, то кто я такая, чтобы тебе мешать?

— Вот именно. Тем более, что советчик из тебя так себе.

— Эй!

— А что я такого сказал? Взять хотя бы твоего Сеню, — Давид встал, сделал «сливку» возмущённо пыхтящей Лиле и стал убирать со стола чашки.

— Это была ошибка.

— Так я об этом и говорю.

— Ладно! Твоя взяла. И брось ты уже эту посуду! Я ее сама помою. Меня, знаешь ли, с детства приучали к труду.

— Да ты что? — притворно восхитился Давид и уже гораздо с большей серьёзностью поинтересовался: — А если по чесноку — тебя мать заслала?

— В первую очередь интерес. Мать — во вторую. Я, кстати, ничего ей рассказывать не буду. Не беспокойся.

— Хреновый из тебя шпион. Слушай, а чего она вообще обо мне вспомнила?

Лилька пожала плечами:

— Увидела, вот и любопытство заело. Или до неё, наконец, дошло, какого мужика упустила. Оно ж, когда другая возникает в поле зрения, всегда понятней.

— М-да? — Давид почесал отросшую за день щетину и сам себе вслух ответил: — Нет. Тут другое. Она пришла уже неспроста.