За тобой

— Да какая разница? Не мне же с ним жить. Так вы всё же вместе или нет?

— Нет! Понятия не имею, зачем повелась на его уговоры. Всё же понятно было. — Лиля нахмурилась каким-то своим мыслям, пробежалась пальцами по чёрным густым волосам, доставшимся ей в наследство от отца. Растёрла лоб подсмотренным и перенятым у него же жестом. Давид улыбнулся — находить себя в другом, совершенно самостоятельном человеке было ужасно лестно. Он открыл дверь, пропустил дочь вперёд и, разувшись, первым делом у неё поинтересовался:

— Чай хочешь?

— Хочу чего покрепче.

— Ух ты! Это тоже можно. Коньяка?

— А что-нибудь менее крепкое у тебя водится? — сморщила нос Лилька.

— Не держу.

— Тогда плесни мне немного в кофе.

— Не уснёшь потом.

— Да брось. Предрассудки это всё. Давно доказано, что кофе не имеет ничего общего с бессонницей.

— Ну, смотри. Я предупредил.

Давид заварил им с дочерью кофе и уселся за обеденный стол, радуясь, что ему больше не нужно прятаться и выбирать позу, чтобы только Лилька не увидела чего не следует. В его штанах хоть и стало свободнее, всерьёз полагаться на это не стоило. Эрекция могла напомнить о себе в любой момент. Он это знал. Стоило только вспомнить, что с ним происходило совсем недавно. Ох ты ж чёрт! Давид мельком опустил взгляд. Как раз об этом он и говорил!

— Всё нормально?

— Конечно. А что? — прикинулся дурачком Гройсман.

— Ты выглядишь взбудораженным.

Ещё бы. Он бы удивился, если бы выглядел как-то иначе после вечера в компании Бэллы. И ведь ничего такого из ряда вон не случилось. Они даже поцеловались всего лишь раз. Но и этого оказалось достаточно, чтобы вон уже сколько сердце в груди не могло прийти в норму.

— Может, прямо спросишь, что хочешь? — предложил дочери Давид. Он знал, что она поймёт его. Если кто и поймёт, то она, да. И это было для него важно. Даже при условии, что пока он сам для себя до конца не понял, что же ей… им всем придётся понять. Наверное, то, что их жизнь (его в первую очередь) уже никогда не будет прежней. Что теперь и ему, и им, его самым близким, придётся оглядываться на другого, абсолютно нового в их жизни человека. Потому что он не сможет предложить Бэлле чего-то меньшего. Потому что меньшего она не примет. Да и у него абсолютно нет времени играть в подобные игры. Зачем? Очень глупо цепляться за прошлое, каким бы понятным и стабильным то ни было, когда всё совершенно точно и навсегда изменилось. Если он ошибается в этом — грош цена его хвалёным аналитическим способностям. Всё. Можно смело уходить на покой и заниматься садом.

— Хм… Мама сказала мне кое-что… как бы это сказать… странное? — Лиля нахмурилась. — Ты не подумай, я ничего против не имею… Просто…

— Что?

— Обидно, что ты ничего не сказал! Даже мне! Ты думал, я не пойму, что ли?

— А можно чуть больше конкретики? О чём ты говоришь?

— О том, что у меня брат родился! В смысле у нас. С Ритой.

— Та-а-ак… — протянул Гройсман, опираясь на стол ладонями. — Какой ещё брат? О чём ты?

— То есть это неправда? Мама ошиблась?

— В том, что у вас родился брат? Ну, если ваша мама никого не родила, то да, ошиблась.

— Значит, тот мальчик, которого видела мама, — не твой?

— Да с чего она вообще взяла этот бред?!

Лиля шумно выдохнула. И широко улыбнулась:

— Сказала, что парень с тобой — на одно лицо. Ну даёт! А я ей поверила. Обиделась страшно, что ты мне ничего не сказал. Хотела всё тебе высказать. А тут Сенька нарисовался, ну я и отложила эту идею до лучших времён. Чтобы не рубить сгоряча. Вот я дурында… А мама? Нет, представляешь, главное с такой уверенностью говорит, мол, папенька ваш подженился на молодухе.

— А если бы и подженился? Мне что, пять лет — у всех разрешения спрашивать?

— Так я не к этому клоню, пап, ты что? — возмутилась Лиля и осеклась, внимательно на него глядя. — Погоди, так у вас с той женщиной всё серьёзно?

— А если да, то что?

— Ничего! Рада я за тебя, что ты всё рычишь? — на этот раз в голосе дочери Давиду послышалось искреннее недоумение и даже обида. И, что самое поганое, Лилька была права. Он и сам чувствовал, что перегибает. В нём проснулся какой-то пещерный человек, готовый броситься на любого, кто поставит под вопрос его право на счастье. Но ведь это его девочка! Это Лилька. Он ей пятки целовал, когда она была маленькой, дул в пупок, вызывая заливистый смех. Он её до потолка подбрасывал и носил на плечах, учил удить рыбу и приёмам самообороны… Он мерял шагами комнату, когда она пошла на первое свидание, и подносил тазик, когда Лилька блевала, впервые перебрав. Дело на выпускном было… И говорил с ней много. Обо всём. Потому что они были с ней одной крови. И речь тут даже не о генетике, хотя конечно, в Лильке от него ровно половина.