За три мгновения до свободы. Роман в двух томах. Том 1-2

– Обычно арестанты не переступают порога моего кабинета. Если я хочу разнообразить их скучную жизнь, я ненадолго меняю их комфортные камеры на карцер. Да, да, не сомневайтесь. После пребывания в карцере любая камера покажется комфортной. Но с вами дело особое… Шутка ли, сам Император выказал вам особое внимание. Не часто такое бывает… Да что уж там, никогда прежде такого не было.

Торн слегка прищурился, разбирая текст послания, и прочел вслух: «…Вверяю Вашему особому попечению направленного в Крепость для отбывания заключения… узника за номером 824… Ввиду отсутствия окончательного решения касательно дальнейшей участи заключенного, настоятельно рекомендую Вам воздержаться от мер физического воздействия по отношению к оному. Обращаю Ваше особое внимание, что смертного приговора вышеозначенному заключенному не вынесено, в связи с чем Вы несете полную личную ответственность за сохранение его жизни вплоть до момента вынесения окончательного вердикта. Во всем остальном условия пребывания и содержания заключенного за номером 824 в Крепости должны соотноситься с принятыми для подобного рода заключенных нормами и правилами. Что касается прочих, прибывших совместно с обозначенной персоной, заключенных, то Вам надлежит поступить с ними тем образом, каким Вы сочтете необходимым, сообразуясь с присущим Вам чувством долга и возложенными на Вас полномочиями».

Комендант отложил письмо и оценивающе посмотрел на арестанта.

– Признаться, я был немало удивлен посланию Императора и решил непременно лично на вас взглянуть. Теперь мне многое стало ясно. Да вы садитесь, садитесь. В ногах, как говорят, правды нет.

– Правды нигде нет, – огрызнулся Восемьсот двадцать четвертый, но все же, прогремев цепями, плюхнулся в указанное комендантом кресло. Глаза его при этом продолжали изучать окружающую обстановку.

Судя по всему, преображение кабинета начальника тюрьмы в подобие музейного зала было произведено не так давно. Покрывающие стены шелковые обои еще не успели обрасти пылью и выглядели свежо и опрятно. Они тянулись от пола до самого потолка, где изящно окаймлялись лепными потолочными бордюрами. Вдруг взгляд арестанта остановился на небольшом участке стены, обойденном рукою мастера. Окруженный со всех сторон обоями метровый квадрат стены оставался нетронутым. В самом центре его на невесть когда побеленной штукатурке темнело желто-коричневое пятно. Торн перехватил взгляд узника.

– Я специально оставил это пятно нетронутым, – сказал он. – Как память о разговоре, который состоялся когда-то в этом самом кабинете. Он разделил мою жизнь на «до» и «после»… Как я был тогда взбешен! Тот стакан с виски, который я швырнул в стену… Я вышел из себя. Ненависть застлала мои глаза. Я возненавидел человека, сломавшего, казалось, всю мою жизнь. Возненавидел всем своим сердцем, всем своим существом, каждой клеточкой своего тела. Клянусь честью, была б тогда моя воля, я не раздумывая ни секунды прикончил бы его, порвал в клочья, спалил его никчемное тело в адском костре и развеял его поганый прах по ветру. Но я не сделал этого, я стерпел. И за это я возненавидел его еще больше. Я весь буквально пылал ненавистью. Несколько месяцев этот огонь сжигал меня изнутри. Я каждый день вынужден был смотреть в ненавистную мне морду и делать то, против чего противилось все мое существо. И все это время не было силы, способной угасить этот внутренний огонь, которому не было выхода. Я поклялся тогда себе, что если судьбе будет угодно свести нас снова, я непременно убью его…

Комендант замолчал. Только сейчас он заметил, что бессознательно сжатое в его руке императорское послание превратилось в жалкий бумажный комок. Бен небрежно швырнул его на стол и вновь обратил взгляд на узника.