– Не знаю… Это была какая-то внезапная вспышка. Молния, если хотите. Я внезапно осознал, что если сейчас выстрелю, то случится непоправимое. Случится то, чего я как раз и боялся. Бен Торн – солдат никогда бы не смог пустить пулю в затылок безоружному. Никогда. Это мог сделать только Бен Торн – палач и убийца. И меня это ужаснуло. Я понял, что выстрели я сейчас – и мне уже не стать прежним. Этим выстрелом я бы убил не вас, Блойд, я бы убил себя, все человеческое, что во мне оставалось. Я превратил бы свою жизнь в вечное блуждание среди тьмы злобы и отчаяния, в которой нет места ни радости, ни свету, ни красоте пробуждающегося Солнца. Того самого Солнца, которое вставало в ту самую минуту и было невозможно прекрасным… Помните, Блойд, какой волшебный рассвет был в то утро?
– Да, он был восхитителен. – Блойд задумался. – Вы знаете, Бен, я ведь тогда тоже себя ненавидел. Все во мне восставало против того, что мне приходилось делать. И я искренне вам сочувствовал. Но это был мой долг. Хотя… Кто знает, может быть вы зря не выстрелили. Возможно, тогда многое было бы по-другому. Возможно, пролилось бы куда меньше крови. И здесь, в этих стенах, в том числе…
– Что об этом сейчас говорить… – Торн тяжело вздохнул. – Нет смысла рассуждать, что было бы, если бы… Все случилось, как случилось, и я об этом не жалею. Вы знаете, все эти годы с момента нашего расставания я хотел вас вновь увидеть. Сначала виной тому была беспредельная ненависть, а затем искренняя благодарность.
– Благодарность? – изумился Блойд. – За что?
– За все это, – и Торн широким жестом обвел убранство своего роскошного кабинета. – Вы же не могли не заметить изменений, произошедших в моей некогда жалкой лачуге.
– О, да! От былого аскетизма не осталось и следа. Но при чем тут я?
– Как это при чем? Не будь вас, не было бы и ничего этого. Я уже признался вам, какие жуткие и невыносимые мучения вызывала во мне несбыточная ненависть к вам. Она сжигала меня изнутри, изнуряла, сворачивала кровь в жилах. И ей не было выхода. Это самое страшное, когда твоей ярости и злости некуда выйти и не на кого излиться. Тогда она начинает мучать и терзать тебя самого. Продлись это состояние дольше, и я рисковал бы закончить свои дни в заведении для умалишенных. Но тут пришла первая партия арестантов. Это было для меня настоящим спасением. Боже, Блойд, если бы вы видели, какие они были жалкие и ничтожные пресмыкающиеся! Я смотрел на них, и мне было до тошноты противно. Невозможно было представить, чтобы до такой низости могли опуститься вчерашние хозяева жизни, пресыщенные деньгами и властью. Еще недавно презиравшие всех и вся, ни во что не ставящие никого вокруг, попав в Крепость, они сами уже не вызывали ничего, кроме презрения. Те, первые, еще не до конца отдавали себе отчет, куда попали. Сейчас нет, сейчас другое дело. Сейчас, когда у Крепости уже есть своя печальная слава, уже все всё сразу понимают. А тогда… Вы бы видели их, Блойд. Некоторые из них имели наглость угрожать, как будто они все еще Лорды Совета, а не куча навоза, каковой они фактически являлись. Некоторые пытались меня купить. Но в конечном итоге и те и другие ползали у меня в ногах и лизали подошвы моих сапог просто за миску баланды. Как это мерзко и тошно, – Торн невольно поморщился. – Это омерзительно. И эти навозные черви вершили судьбы Эссентеррии, обирали страну до последней нитки! Они – вот кто был достоин моей ненависти. Они, а не вы. Я понял тогда, что у вас не было другого пути. Крепость – только она и нужна была для этих отбросов.
Торн ненадолго замолчал, а потом продолжил:
– А вы знаете, Блойд, я много раз представлял себе, как вы бы вели себя, окажись вы на их месте, на месте узников Крепости. Забавно, не правда ли? Но я почему-то сразу уверился, что вы не стали бы ни угрожать, ни пресмыкаться… Мне кажется, что на помосте вы бы даже повернулись ко мне лицом, не желая встречать смерть спиной. Повернулись бы, Блойд?
– Нет. В вашей физиономии не особо много романтики, Торн. Ваша кривая ухмылка – не та картинка, которую хотелось бы унести с собою в вечность. Будь у меня выбор, я предпочел бы любоваться рассветом.