За убегающим горизонтом

Вскоре Аотуру успокоился и с большой охотой стал называть звезды, на которые ему указывали. Звездная карта неба оказалась для него столь же хорошо знакомой, как и рощи родного острова. Аотуру увлекся и, когда наконец спустился в каюту, дал понять Веррону, что на Луне, Солнце и известных ему планетах обитают живые существа. Когда Бугенвиль узнал об этом, он воскликнул:

— Кто же осмеливается говорить о невежественности язычников? Какой Фонтенель разъяснил им множественность миров? Их познания в астрономии удивительны. Не это ли лучшее доказательство того, что островитяне — непревзойденные моряки?

— Да, мосье, — отозвался Веррон. — У них есть, наверное, свой знаменитый астроном, свой Фонтенель. Этот народ, несомненно, еще задолго до нашего появления заселил крошечные клочки суши в самом сердце океана. Но как это стало возможным? Ведь мы не видели у островитян никаких судов, кроме небольших пирог!

Над этим же часто размышлял и Коммерсон, занося в свой дневник все подробности увиденного им на Новой Кифере.

«Я хочу набросать легкий эскиз этого счастливого острова, который кажется мне наилучшим из всех встреченных нами… — писал ученый. — В первый же день, когда я ступил на остров, я назвал его Утопией, как великий мыслитель Томас Мор назвал свою идеальную республику[6]. Я еще не знал, что мосье Бугенвиль обозначил остров Новой Киферой. А Эрети сказал нам, что остров называется Отаити. Это единственное место на земле, где живут люди без недостатка в чем-либо, без многих пороков, известных европейцам, без распрей, междоусобиц…»

Коммерсон обвел глазами груды папок с еще не разобранными растениями, которые он собрал на Новой Кифере. Он вспомнил банановые рощи, стройные кокосовые пальмы, величественные горы. Ученый опять взялся за перо. Ровные строки быстро покрывали длинные, узкие полоски бумаги. Мысли бежали одна за другой. Коммерсон писал все быстрее, так что брызги чернил летели из-под пера:

«Рожденные под прекрасным небом, питаемые плодами земли, которые не нужно выращивать, управляемые более отцами семейств, чем королями, они не знают другого бога, кроме любви. Все дни посвящены ей. Весь остров ее храм. Все женщины — ее алтари, все мужчины — ее жрецы.

Там нет ни стыда, ни других условностей нашего несовершенного общества. Какой-нибудь критик, может быть, увидит в этом распущенность нравов, бесстыднейший цинизм, чуть ли не проституцию, но он грубейшим образом ошибется. Надо знать образ жизни первобытного человека, рожденного, по существу, свободным, чуждым каких бы то ни было предубеждений.

Язык их очень звучен, гармоничен, состоит почти из четырех тысяч слов, не спрягающихся и не склоняющихся, то есть без всякого синтаксиса. Интонация, мимика островитян так выразительны, что надежно предохраняют от фразеологии, которую у нас называют богатством языка и которая заставляет нас теряться в лабиринте слов.

Таитянин произносит каждое слово соответствующим тоном, и из этого все понятно. Душевные переживания, порывы сердца передаются движениями губ. Тот, кто говорит, и тот, кто слушает, всегда в контакте.

Неправы те, кто говорит об «орде грубых дикарей». Все у них отмечено умом. Их пироги замечательны и легко управляются. Хижины изящной формы, очень удобны, красиво украшены.

Их отношение к нам было просто замечательным, несмотря на то, что мы принесли им столько вреда. Все возбуждало их любопытство. Они просили рассказать о каждом блюде, которым их угощали. Если овощи им казались вкусными, они просили семян и осведомлялись, как их сеять, за сколько дней они взойдут. Хлеб им показался очень вкусным. Мосье Бугенвиль показал им зерна, муку и объяснил, как выпекают хлеб. Все подобные процессы они легко схватывали в деталях с полуслова».

Коммерсон перечитал написанное. Что ж, все верно, все так, как он видел своими глазами. Но можно ли было за десять дней узнать все детали жизни Утопии, встреченной посреди океана? Конечно нет! Коммерсон видел, что не все на острове обладают одинаковым имуществом, да и не все трудятся.

Он очень мало может сказать об имущественном неравенстве островитян. Ведь он пробыл на острове всего полторы недели, да и то большую часть времени — в лесу, горах, вдали от селений.

Теперь, когда Бугенвиль точно обозначил координаты острова — видимо, все-таки Кирос первый открыл его, — к нему устремятся корабли европейцев. Но будет ли лучше от этого островитянам? Отец Лавесс разглагольствует о том, что надо обратить язычников в христиан, принудить их отказаться от своих ужасных нравов и заставить работать на пользу католической церкви. Он требует, чтобы Аотуру уже сейчас крестили, и, если понадобится, даже насильно.

Теперь Коммерсон видел не только цветущую страну. Трость, поднятая дю Гарром на таитянина, отбросила гигантскую черную тень. Крики и стоны раненых и умирающих, обагренные кровью штыки…

Коммерсон встряхнул головой, отгоняя страшное видение. Пусть знают все, что такое «цивилизация», которую несут на острие штыка европейцы.