Забавы придворных

Скончался же упомянутый Генрих[518] в Мартеле, в месяце, когда я писал эту страницу в Сомюре, в день святого апостола Варнавы, в лето от Воплощения Господня 1182-е, а от своего рождения 27-е[519]. Это был муж невиданной изобретательности в ратном деле, который разбудил почти уснувшее рыцарство и возвел его на самые высоты. Мы, знавшие его как его друзья и близкие, можем описать его доблесть и учтивость. Он был паче прочих красив статью и лицом[520], всех одареннее красноречием и обходительностью, всех счастливей в людской любви, приязни и благосклонности, столь уветлив, что почти всех верных людей своего отца обморочил, заставив восстать против него. Можно бы уподобить его Авессалому[521], не будь он больше Авессалома: у того был один Ахитофел, а у этого много — и ни одного Хусия[522]. Это ныне явил Господь, исполнивший для господина нашего, отца его, все милости Давида верного[523], то есть те, кои оказал Он верному Своему Давиду: ибо из всякого мучения вывел его Господь, и на гнев врагов его свысока воззрело око его[524]. Авессалом его поднял всю Аквитанию, Бургундию и многих из французов против отца своего, господина нашего, и всех мэнцев, анжуйцев и бретонцев, и из тех, кто сражался на нашей стороне, большая часть отшатнулась к нему. Мэнцы и анжуйцы, когда мы осаждали Лимож, открыто бросили нас, презрев наши слезы и мольбы, и, уйдя на родину, заставили войско рассеяться из-за малочисленности оставшихся. А этот Авессалом, к которому стекались силы всего мира, затеял заговор против своего отца в Мартеле и, в тот же день пораженный молотом смерти[525] в деснице праведного мстителя, скончался, и умирился мятеж; так успокоился мир по кончине Пифона[526]. Хотя он распорядился похоронить свое тело в Руане, оно было унесено ле-манцами и силою удержано в церкви святого Юлиана[527], где его и погребли; но ныне повелел король, отец его, перенести его оттуда в Руан, чтобы там было ему вечное поминовение — мужу, полному благосклонства и милости. Что он был богат, что родовит, что любезен, что красноречив, что прекрасен, что отважен, что во всех отношениях привлекателен, что немногим меньше ангелов[528], — все обратил он во зло и, расхрабрившись от порочного счастья, стал отцеубийцей в душе, столь негодной, что заветнейшим его желанием сделалась отцовская смерть, — как, говорят, Мерлин о нем напророчил: «Рысь, проницающая во все, будет грозить гибелью собственному роду»[529]. Все он перепробовал, каждый камешек подвинул[530], весь мир осквернил предательствами, диковинный предатель и расточитель пагуб, яснейший ключ коварств[531], привлекательный трут беззакония, прекраснейший чертог греха, чье царство было исполнено отрад. Узнайте, как он стал основателем ереси предателей: отец его привел всю вселенную к миру, и в чужих краях, и в своих, — а сын обманом разрывал союзы и вопреки клятвам поднимал против короля-миротворца оружие клявшихся, сам преступая клятву своему отцу многократно, чему я был свидетелем. Не раз он полагал пред отцом соблазн[532], а при неудаче отступал, тем более готовый к преступлению, чем более был уверен, что ему не будет отказа в прощении. Никогда он не накликал на себя гнев, которого не мог бы унять первыми же слезами, не стремился ни к чему, чего не мог добиться небольшою лестью, ведь он любым человеком мог завладеть вопреки ему самому, идя против совести и веры и покинув Бога. Сей молот, сокрушенный в Мартеле, умер, говорят, в раскаянии, но никакие уветы не склонили его к миру с отцом: если-де умру, успокоюсь; если нет, буду бороться. В сердце своем он хранил войну. Брата своего Ричарда, к которому изнывал ненавистью, он оставил своим наследником и умер в гневе; по-разному воззрел Господь на их конец[533].

II. ЭПИЛОГ