Забавы придворных

Кто не знает о том, как призрак морочил славного Герберта? Герберт, отрок из Бургундии, знатный родом, нравами и славой, усердно трудился в Реймсе, чтобы превзойти разумом и речью и местных, и пришлых, и преуспел в этом. В ту пору дочь реймсского прево была как бы зерцало и удивление города, предмет всех воздыханий, мольбами и вожделениями людскими богатая. Услышал о ней Герберт и не стал медлить. Он выходит, видит, изумляется, вожделеет и обращается к ней; она слышит и пленяется; он впивает неистовство из погреба Сциллы[685] и, матерью Морфея[686] наученный, от ее зелья соглашается забыть обычный образ жизни. Силою этого питья он опускается до осла, крепкого под грузом, стойкого под бичом, ленивого в трудах, никчемного в искусных делах, во всяком затруднении готового лягаться. Он не чувствует выпавшего ему бедствия, удары взысканий его не волнуют; мешкотный в деле, неготовый к тонкостям, без всякой осмотрительности вечно разевает рот на свою болячку. Он униженно просит, пылко настаивает, упорно сносит и, так как ум его от назойливости притупился, — снедается неизменным отчаянием, и, утратив душевную безмятежность, смятенный и сбитый с толку, не может управлять своим имением и заботиться о своих делах. Имение приходит в упадок, отягощается долгами, обрекается ростовщикам, слуги его оставляют, друзья избегают, и наконец, когда его добро полностью растащено, он сидит дома один, собою пренебрегая, заросший и обтрепавшийся, взлохмаченный и неопрятный, но счастливый одним злосчастьем, то есть крайней нищетой, которая освободила его от любви, начальницы злосчастий, ибо вспомнить об этой теперь не дает память о той. Вот твои, о Диона, даяния, столь же давящие, сколь и двуличные, коими ты наделяешь своих ратников в награду за службу тебе, чтобы наконец сделать их смешными и явно смущенными — пусть явят пример всех твоих тягот. Этот несчастный, о котором мы ведем речь, благодаря госпоже Нищете срывается с крючка Венеры, не питая, однако, благодарности к своей освободительнице, ибо прошедшие тяготы кажутся легче в сравнении с настоящими, и он считает свой голод достойным мзды того льва, что отнял лань у волков, чтобы сожрать ее самому[687].