Забавы придворных

Он находит епископа вне городских стен подле большого костра, разложенного городскими судьями, чтобы ввергнуть в него колдунью. Издалека узнает его епископ и застывает с зябкой дрожью по коже. Затворяет от него утробу, чтобы не оказать милосердия, и скрепляет сердце, чтобы не исцелять недужного; непреклонно решает, что больше его не обманут, и затвердевает, как сталь. Подступает Эвдон, мягче обычного и много смиренней ожидаемого, жалкий и от слез в уцелевшем глазу, и от утраты выбитого, и кидается в ноги епископу перед костром. Но хотя должны были упросить за него искренние рыданья, тщетны мольбы знати и стон народа: они не волнуют и не колеблют епископа, помнящего Эвдоновы обычные плутни. Эвдон настаивает, выблевав весь яд до дна, не медлит разгласить господство обманщика Ольги, которое он доныне скрывал, и прочие их дурные тайны. Он настаивает, чтобы ему еще раз дали отпущение и наложили покаяние, и обещает его исполнить, каким бы трудным и суровым оно ни было. Епископ с клятвою ему в том отказывает, а он с неподдельным сокрушением, громким воем и плачем упорствует. Епископ отказывает наотрез и непреклонен в отказе — Эвдон же с таким искренним сердцем, такими искренними слезами настаивает, что уже добился прощения от всех своих врагов, что они пришли сюда сами за него заступиться и слезы из своих глаз, которые он часто понуждал литься против их желания, ныне пролить ко Господу. Он уже вынудил у врагов своих дружбу, землю умирил, небо отворил, правосудие Божье преклонил, и жалость приняла исповедь жалкого. Но сердце епископа все еще далеко от него; Бог внемлет, укрощает Свой гнев и снисходит, но человек, как видно, презрителен и горд. Настояниям князей и народа епископ отвечает, что он уверен, что Эвдон ни обетов, ни посулов не исполнит и что не должно жалеть строптивейшего притеснителя. Тогда тот, всю свою прежнюю жизнь жалкий, а теперь впервые по-настоящему достойный жалости, встает из-под ног безжалостного епископа, который еще не исполнил семьдесят раз седмерицею[673], и чем сильней было беспокойство ходатаев, тем жесточе делалось его упорство. Тут Эвдон, струя обильные слезы, взнося горькие стоны, так что никто из окружающих, кроме епископа, не мог удержаться от плача сердца и глаз, молвил: «Пусть предаст мою душу Господь в руки Сатаны, коим, признаюсь, я предал мое тело, чтобы ее уже было не искупить никаким милосердием, если ныне я не исполню благоговейно все, что ты ни предпишешь мне в покаяние». Епископ же, прогневленный, недоверчивый и закаменевший, как бы искушая его и насмехаясь, неразумными устами произнес опрометчивый приговор, молвив: «Предписываю тебе за твои грехи прыгнуть в этот костер». А тот, будто получив с приказанием жизнь, обрадованный, так охотно, так скоро, так глубоко прянул в костер, что никто не мог последовать за ним, чтоб вытащить, пока весь он не истлел в пепел.

Читатель и слушатель могут рассудить, праведную ли ревность явил рыцарь и по разуму ли[674], подчинившись опрометчивому приговору епископа неразумного и прогневленного. Какой пастырь заграждает овчарню пред овцой, пришедшей из пустыни, не отворяет, прежде чем услышит ее блеянье, не называет ее своей, узнает ее и не прощает, и не торопится за ней, предвидя, что она собьется с пути? Блудному сыну отец выходит во сретенье, ласково обнимает его и приемлет, одеждой лучшей облекает и упитанным тельцом насыщает[675]. Но этот жестокий отец приходящего отгоняет, ищущему хлеба предлагает камень, просящему яйцо дает скорпиона[676]; не жезл отца, не грудь матери — нет, меч отчима у него и яд мачехи.

VII. ОБ ОДНОМ КЛЮНИЙСКОМ ИНОКЕ, ВОПРЕКИ СВОЕМУ ОБЕТУ СЛУЖИВШЕМ В ВОИНСКОМ СТАНЕ [677]