Забереги

Марьяша полезла было из саней, чтобы на свой лад поговорить с нахалкой, но Самусеев стегнул лошадь под гору, Домна тоже свою хлестнула — и Марьяша под дружный смех повалилась на Колю, а Коля, чтобы не свалиться с бочки, ухватился за шею Марьяши; так, в обнимку, и проехали мимо молодежи. Марьяша еще грозилась, но на третьих санях не спешили догонять крикливую свекруху. Им было любо и шажком плестись. Спинами от передних саней отгородились и что-то там такое вытворяли под общий хохот, от которого и Блямба ушами прядала. Потом из саней полетел Володька, за ним кувырнулась Светлана, а двое других уже с дури на них попрыгали. Такая метелица взметнулась, что долго ничего не видно было, только бездумный ор до ушей свекрухи доносило. А когда выкарабкались из сугроба, Блямба уже далеко ушла. Может, и Самусеев возню их видел, нарочно подхлестнул переднюю лошадь, а у них уже сама Марьяша за кучера встала: н-но, залетные, пускай попромнутся толстозадые невесты! Девки бежали, парни забегали им вперед, бросались под ноги, все вместе опять барахтались на дороге, пока не приходило время догонять сани. Но сани все время от них убегали — Блямба не прочь была потешить свои копыта. Только на подъеме к Верети зачуханные женихи и запыхавшиеся невесты догнали сани, попадали в них снопами. Какое-то время и смеха не слышалось, лишь тихий скулеж, как после собачьей драки. А возле кладбища, где передние сани остановились, тихой минутой встречая не занесенную еще, верно, и снегом могилу, Ия сама взяла вожжи, круто свернула в снег, так что Блямба уже на брюхе выволоклась впереди обоза. Ия-толстуха во весь рост, Светлана платок сбросила и волосы по ветру распустила, а ребятам от них отставать никак нельзя, — как оглашенные понеслись по Верети. Только гогот впереди, рваный, как у высоко летящих гусей:

— …ого-гого-го-о!..

Не хватало еще, чтоб разбились. Домна следом пустилась, обогнав и Самусеева. Чуть Альбину Адамовну не сшибли, которая выскочила верхом на дорогу, — на уроки в Избишино собиралась.

— Вы за рыбой или на свадьбу? — еле сдержала та свою лошадку.

— А лихо их разберет. Посмотри, что вытворяют твои ученики?

Передние сани с горы уже спускались к морю. Там была теперь накатанная дорога — видно, ездили уже напрямки в Мяксу и в Череповец. Отсюда, с сухой гряды-вереи, море было как на ладони. Может, потому и поехала Домна вниз шажком, в ледяную даль, как в свою заледеневшую душу, вглядываясь. Им везло: год кончался при солнце. Словно что разорвалось на небе со смертью Аверкия — не тем он будь помянут. Вот уже неделю оно хоть ненадолго да выкатывалось из морозной мглы. А здесь и вовсе любота! Ширь открывалась, простор. Домна впервые без охулки подумала о море, которое сотворил шалопутный братец Демьян. Что-то он там поделывает, на самом дальнем морском мысу? Вопрос о братце Демьяне сам собой складывался в неизбывный запрос о Кузьме — он-то где, жив ли, нет ли? Ее душевный призыв улетел в ледяную пустоту. Как ни вглядывалась, ничего не видать. Глаза лишь слепило. Никак не могла проморгаться. Через ледяную ширь ей хотелось увидеть череповецкие улицы, по которым и они с Кузьмой в молодые годы гуливали. Но даже при солнечном свете ничего не брезжило в той стороне. А она уверяла себя: да вот же берег, вон церковь соборная, вон перевоз через горловину моря… Оглядывалась направо, на Мяксу — там все рядом, там все в полные глаза, и берег нагорный, и безглавая, точно срубленная церковь, и даже главная улица просматривалась. Ей и Череповец, когда налево оборачивалась, таким же представлялся, она только досадовала, что его будто застиранная кисея прикрывала. Никак не могла толком проникнуть на его улицы, а уж дом, где они с Кузьмой, наезжая, обычно останавливались, и поглядом не гляделся. Снег да лед, лед да снег. Сплошное непаханое, несеяное поле, заросшее черным чертополохом. Лес не выжгли толком, а вырубить и подавно не успели — торчал по заберегам невиданной высоченной травой. Домна узнавала бывшие рощи, перелески, даже отдельные приметные деревья. Летом было трудно разобраться в скопище гари, а теперь, на белом поле, все прояснилось. Она еще во время первого похода в Мяксу определила: надо держаться уреза льда, потом круто свернуть в море, а там опять править в сторону Череповца, на затопленную церковь. Там и осталось старое Избишино.

Дурная молодежь взяла по следу, не понимая, что след ведет в Мяксу, а она покричала им и свернула на целик. Был под полозьями снег, еще глубже был лед, а подо льдом — дорога. Та, по которой испокон веков ездили в Вереть. Ее затопило, но не унесло же совсем? Дорога оставалась дорогой и под ледяной толщей. Домна безошибочно правила по ней, а все остальные, в том числе и молодежь, двигались по ее следу.