Забракованные

Наверное, правильно было бы возразить и сказать, что это бред, мол, выживет непременно. Но Рэймер никогда не врал другу, поэтому молчал.

— Если я не выживу, позаботься о…

— Я знаю, — серьезно кивнул Монтегрейн. Никто, кроме него, не знал о месте нахождения ребенка принца, да и о его существовании в принципе. Поэтому просьба друга его не удивила и была вполне закономерна.

— Это… не все… — продолжил Конрад, и на сей раз Рэймер приподнял брови. — У тех людей в доме есть тайник. В детской, третья половица от стены под кроватью. Там кое-что есть, возьми.

Монтегрейн нахмурился.

— Что?

— Увидишь, — загадочно пообещал принц и в очередной раз закашлялся.

Ужасно захотелось встряхнуть его и заставить пояснить, что он имеет в виду, но тот так задыхался и постоянно кашлял от этой тряски. Поэтому Рэймер решил отложить этот разговор до места следующей стоянки.

Напоив друга и положив фляжку на пол неподалеку, Монтегрейн поднялся.

— Пойду проверю, не вернулась ли разведка. Позову к тебе Ситера.

— Зидена, — с вялой улыбкой поправил Конрад.

— И его тоже, — усмехнулся Рэймер. — Поговорим вечером, ладно?

Принц приподнял руку и изобразил подобие воинского салюта. Монтегрейн улыбнулся: шутит — это хорошо.

Добрался до выхода, уже взялся за полог, как наследник вдруг снова его окликнул:

— Рэйм!

Он обернулся.

— Прости меня, — до боли серьезно вглядываясь в его лицо, произнес друг.

Рэймер скептически посмотрел на него в ответ, мол, что за бред ты несешь? И спрыгнул вниз.

Когда через несколько минут целитель Зиден забрался в телегу, принц был уже мертв — выпил то самое лекарство из зеленого флакона, которого нельзя было единовременно принимать больше трех капель.

Выпил все…

Глава 33

— Конрад покончил с собой.

Ровный голос и спокойное лицо, разве что, произнеся это, губы сжались слишком плотно. И взгляд — куда-то в пустоту, не на нее и не на окружающую обстановку. В себя? В прошлое?

— Почему?

Она уже получила ответ, нужно ли бередить старые раны? Амелия не знала, как будет правильно, но промолчать было нельзя, а сказать стандартное «соболезную» не повернулся язык.

Как она и рассчитывала, ее вопрос вернул собеседника в реальность. Он перевел на нее уже осмысленный взгляд, чуть улыбнулся — устало. Покачал головой.

— Не знаю… — Поморщился, сжав зубы. — Опять.

Мэл поспешно встала. Почему-то компресс с ее кровью вызывал жжение не сразу, причем каждый раз через разные промежутки времени, и она никак не могла понять, что это означало и чем вызвано.

Амелия убрала тряпку, еще раз внимательно посмотрела место поражения и аккуратно стерла чистым полотенцем кровавые разводы. Отошла к столу, а Монтегрейн сразу же опустил штанину и сел.

— Не знаю, — повторил, когда Мэл была уже уверена, что щекотливая тема закрыта. — Он привык к своей физической неполноценности, но к концу войны стало отказывать не только тело, но и голова. Он стал терять связь с реальностью. — Невеселый смешок. — Конрад всегда говорил, что мозг — самое ценное, что у него есть. Так что, возможно, он просто не вынес эту потерю. А может, решил, что так будет проще передать мне полномочия, чтобы я руководил отступлением без оглядки на недееспособного главнокомандующего. А может…

Рэймер замолчал. Амелия обернулась: он все еще сидел, смотря куда-то в пол и кусая губы.

— А может, мне нужно было подумать, прежде чем вываливать на умирающего неприятную правду, — все же закончил мысль. Почувствовав ее взгляд, поднял на нее глаза, криво улыбнулся. — Правда, оказывается, не всегда во благо.

С этим она не могла поспорить. В итоге именно правда убила ее собственного отца. Кому нужна эта правда, если тот, кто ее слышит, не может этого вынести? Но является ли благом ложь во спасение, когда тянет за собой цепочку других сломанных судеб? Увы, на этот вопрос у нее тоже не было ответа.

Все-таки сказала:

— Мне жаль.

Отвернулась, продолжила прибирать за собой на столе.

Эйдан любил рассказывать о своей службе. Эмоционально, размахивая руками. Причем в подобной манере передавались как истории о том, как он, подобно гневу богов, врывался на боевом коне в самую бурю сражения и разметал врагов карающим мечом, так и рассказы о его слезах у могил погибших товарищей.

И не верила Мэл ему даже не потому, что знала это бездушное чудовище слишком хорошо, а потому, как именно он это рассказывал: с пафосом, с горящим взглядом, с удовольствием.

Монтегрейну она поверила безоговорочно. Потому и не нашла слов. Такие истории требуют молчаливой поддержки, а не ответной тирады.

Если бы Амелия была смелее, она бы, наверное, подошла и положила ладонь ему на плечо в знак того, что все понимает и не просит подробностей. Подойти и правда хотелось, но Мэл не была уверена, что ее саму поймут правильно.

— Прости, что спросила, — произнесла наконец, когда убрала все следы кровавой процедуры.

Он покачал головой.

— Самоубийство наследника не предавалось широкой огласке, но, поверь, об этом известно огромному количеству людей. Так что это не то чтобы тайна.