Заброшенная дорога

– Короче, когда я добрался до Дуная, за мной гнался муж той дакийки с четырьмя братьями, гнались проигравшиеся в кости олухи с ярмарки в Аркидаве, гналось чуть не всё племя того сармата – хотя он первым меня оскорбил, первым достал меч, и все это видели, – и наконец, ростовщик Филофей устал ждать и заказал меня каким-то головорезам-скамарам. Время – начало весны, Дунай ещё подо льдом, но в трещинах и вот-вот вскроется, а я стою на берегу и уже слышу, как за мной скачут. И тогда я падаю на колени и молюсь: «Господи Иисусе Христе и Пресвятая Подобосущная Троица! Спаси и сохрани мя грешного, яко спас Израиль от фараона! Дай мне перейти реку, а врагам и гонителям моим не дай. И тогда, клянусь, до конца дней своих не возлягу с чужой женой, не возьму в долг без отдачи, не убью в пьяной драке ближнего своего и ни разу не сыграю в кости, даже честно. Во имя Отца чрез Сына во Святом Духе, аминь!» И что ты думаешь? Я перешёл Дунай, и сразу после меня лёд вскрылся. Эти уроды бесновались на том берегу, а я только хохотал и показывал им задницу…

– И ты с тех пор…

– Ни разу не сыграл в кости! – Фригерид истово прижал руку к сердцу. – Как Бог свят, ни разу! Даже честно. А с тобой, никейский еретик, такое случалось? Посылал тебе Господь чудеса? Согласен теперь, что именно моя вера правильна и богоугодна?

– Всё, брат, хватит. – Они подошли к мощным двубашенным воротам лагеря конных лучников. – Доставай подорожную.

Заспанный часовой впустил их, едва глянув на папирусы. Лагерь внутри не отличался от городских кварталов, разве только вместо отдельных домов вдоль улицы тянулись длинные казармы, но и они были разгорожены на семейные квартиры, мастерские и лавочки. Конные лучники стояли здесь много лет, воины жили семьями, и в свободное от караулов, тренировок и построений время зарабатывали кто чем мог. Как и в городе, над дверями тлели и коптили лампадки-обереги.

– Чем спорить о божественном, расскажи лучше о блеммиях, – сказал Маркиан. – Я как-то до сих пор не особо интересовался, ну кочевники и кочевники. Что это за народ?

– Кочевники, только на верблюдах, – неохотно ответил Фригерид, – Пасутся по суходолам Восточной пустыни, где растёт хоть какая-то трава. К концу лета обычно всю траву в низовьях выедают и передвигаются в горы у Красного моря – там немного влажнее. Но в горах места мало, корма хватает не всем. Слабые племена голодают, а сильные затевают набеги. Чаще всего мелкие. Наезжает шайка молодых парней на какую-нибудь деревню на самой окраине долины Нила, грабят, угоняют скот, портят девок, в тот же день возвращаются в пустыню. Их не догнать, ничего с ними не сделать – но с другой стороны, и вреда особого нет. Хуже, когда в дело вступают цари…

У принципия Маркиан и Фригерид свернули, обходя здание. Они направлялись к преторию – резиденции командира.

– Цари – люди довольно мирные, живут данью с караванов и изумрудных копей, – продолжал Фригерид. – Но представь: приходит к такому Исамни или Яхатеку какое-нибудь мелкое оголодалое племя и просит принять на службу. Временно, за еду. Царь отказать не может: нельзя обрекать соплеменников на голод, свои же осудят. А раз принял на службу, то надо и кормить, надо и эту самую службу давать. И хочешь не хочешь, а приходится воевать. А с кем? Если посмотреть на Исамни, у него есть выбор – с нами на севере или с нубадами на юге. А у Яхатека без вариантов: Египет – единственный сосед.

– Но у них же нет шансов против нас, – сказал Маркиан, поднимаясь на крыльцо претория. – Одна карательная экспедиция, хотя бы три-четыре алы – и конец этим царькам.

– И что? Царькам конец, а что делать с племенами? Всю пустыню ты не прочешешь. На следующий же год опять выдвинется какой-нибудь сильный вождь в цари. Ты знаешь, что Нижняя Нубия, где сейчас Исамни сидит, от первого порога до Такомпсо, была нашей? Сто лет назад Диоклетиан её уступил блеммиям. Так что не думай, что они слабы. И знаешь, я от Сабина слышал, что и верблюдов у них стало больше, чем лет тридцать назад, и ездят лучше, и стрел всё больше не с костяными, а с железными наконечниками… А что бывает после их набегов – ты сам видел на реке.

Через несколько пустых тёмных комнат и внутренний дворик они прошли в глубину претория. Сквозь занавеску столовой пробивался свет, слышались весёлые мужские голоса, звон посуды.

– А этот лавочник Евтихий, я смотрю, допоздна пирует, по-александрийски, – заметил Маркиан. Он откинул занавеску, шагнул в освещённую лампадами столовую, вытянулся во фрунт и отсалютовал: – Avete domini!

6

Весть о падении Города, а с ней и паника, расползалась по Лацию, Этрурии и Кампании. Крестьяне прятали хлеб и бежали кто в горы, кто под защиту ближайших городских стен. На заседаниях городских советов исступлённо спорили, что делать. Сдаваться на милость победителя? Скидываться на выкуп? Укреплять стены, изрядно обветшалые после многих веков мира, и вооружать граждан, давно отвыкших от оружия?