Забвение

Сидя вместе в стандартной среднезападной атмосфере панибратского дружелюбия, все трое провели полуденные часы в гостиной Мольтке с задернутыми шторами и двумя работающими вентиляторами, которые подхватывали и отпускали волосы Этуотера и шуршали журналами на маленьких стойках. Лорел Мандерли – настоящий волшебник холодного обзвона – назначила эту первую встречу вчера вечером. Мольтке снимали половину дуплекса, и было слышно, как в нарастающей жаре хлопает и потрескивает алюминиевый сайдинг. В одной из внутренних комнат бодро пыхтел оконный вентилятор. Сторону Мольтке в двойном доме в ранчо-стиле обозначал беловатый фургон «Рото Рутер» на подъездной дорожке; интернет-инструкции Лорел, как добраться до адреса, как обычно, были безупречны. Этот тупичок оказался новой застройкой с шершавым цементом и все еще нанесенными спреем на бордюры инженерными спецификациями. Когда Этуотер подъехал на прокатном «Кавалере», только на самом западном горизонте виднелась куча облаков. Дворы у некоторых домов еще не успели накрыть дерном. Скамеек как таковых почти не было. Входную дверь на стороне Мольтке украшал американский флаг в наклонном держателе и анодированная камея с, кажется, большой черной божьей коровкой или каким-то жуком, прикрепленной к косяку наружной двери, чтобы открыть ее надо было соступить с бетонного порога. Половичок на бетоне буквально предлагал добро пожаловать.

Гостиная была узкой, безвоздушной и выполненной в зеленоватых и коричневых оттенках кленового сиропа. Вся застелена толстым ковром. Диван-кровать, кресла и журнальные столики явно приобретались в ансамбле. Из часов, купленных по каталогу, через интервалы показывалась птичка; вязаная картина над каминной полкой выражала традиционные пожелания дому и его обитателям. Чай со льдом был сладким до судорог. Восточную стену комнаты – которая, как вывел Этуотер, была несущей и общей с соседями по дуплексу, – замарало странное пятно или водяной знак.

– Думаю, я говорю за многих, когда спрошу, как это работает. Как вы это делаете, – Этуотер сидел в мягкой качалке рядом с телевизором и потому лицом к художнику и его жене, которые были вместе на диване-кровати. Репортер удобно скрестил ноги, но не качался. Он потратил достаточно времени на предварительную болтовню об округе и собственных воспоминаниях о региональных достопримечательностях и установил с Мольтке раппорт, чтобы они расслабились. Диктофон лежал на виду включенным, но не забывал Этуотер и про стенографический блокнот, потому что с ним в руках больше был похож на популярный стереотип человека из прессы.

Почти сразу стало понятно, что в художнике и/или динамике брака что-то не так. Бринт Мольтке сидел сгорбившись или насупившись, подвернув носки внутрь и положив руки на колени, – поза, напоминающая о нашкодившем ребенке, – но в то же время улыбался Этуотеру. То есть улыбался все время. Не пустой профессионально-корпоративной улыбкой – но ее эффект на настроение был тем же. Мольтке был коренастым человеком с бакенбардами и зачесанными в каком-то кривобоком «утином хвостике» седыми волосами. Он сидел в брюках «Сансабелт» и темно-синей трикотажной рубашке с названием своего работодателя на груди. По вмятинам на переносице было видно, что иногда он носит очки. Еще специфичным казалось, как отметил Этуотер стенографией Грегга, положение ладоней художника: большие и указательные пальцы образовывали на коленях идеальный круг, который Мольтке держал или как бы направлял перед собой в виде какой-то апертуры или мишени. Кажется, он сам не замечал этой своей привычки. Жест был одновременно нескрываемым и каким-то туманным в плане того, что мог бы значить. Добавить застывшую улыбку – и от такого вида могли бы сниться кошмары. Руки самого Этуотера находились под контролем и вели себя прилично – тик с кулаком проявлялся только наедине с собой. На журналиста с двойной силой накинулась сенная лихорадка, но он все равно не мог не отметить запах «Олд Спайса», который мистер Мольтке испускал целыми колыхающимися волнами. «Олд Спайс» был запахом отца Скипа и, судя по всему, отца его отца.

Узор на обшивке дивана-кровати, также не понаслышке знал Скип Этуотер, назывался «лесные цветы».

↓