Забвение

– Очень противно, – призналась стажерка.

– Но почему? Когда она во рту – не гадко, но стоит ей оказаться вне рта, когда ты хочешь ее вернуть обратно, – сразу гадко.

– Думаешь, с какашками примерно то же самое?

– Не знаю. Вряд ли. Кажется, о какашках мы, скорее, вообще не думаем, пока они внутри. В каком-то смысле какашка становится какашкой только после испражнения. До того она, скорее, часть тебя, как органы.

– Или, может, точно так же мы не думаем о наших органах, нашей печени и кишках. Они внутри всех нас…

– Они и есть мы. Как жить без кишок?

– Но видеть их все равно не захочется. Если мы их видим, они автоматически противные.

Лорел Мандерли без конца трогала одну сторону носа, которая казалась голой и какой-то жутко гладкой. Еще у нее тошнотворно болела голова – так, когда больно двигать глазами, и каждый раз, когда она двигала глазами, то как будто чувствовала сложную мускулатуру, соединяющую глазные яблоки с мозгом, от чего мутило еще больше.

– Но частично нам не нравится их видеть потому, что если они видимы, то явно что-то не так, это говорит о каком-то отверстии или ране, – сказала она.

– Но нам еще не нравится о них даже думать, – сказала другая Лорел. – Кто вообще сидит и говорит: «Теперь салат, который я съела час назад, попал в мои кишки, а теперь мои кишки пульсируют, содрогаются и проталкивают еду?»

– Наши сердца пульсируют и содрогаются, но мы не против думать о наших сердцах.

– Но и видеть их не хотим. Даже нашу кровь видеть не хотим. Тут же в обморок падаем.

– Но при этом не менструальную.

– Правда. Я больше думала об анализе крови, когда видишь кровь в пробирке. Или когда порежешься и видишь, как течет кровь.

– Менструальная кровь противная, но от нее голова не кружится, – сказала с измятым в раздумьях лбом Лорел Мандерли себе под нос. Казалось, что у нее трясутся руки, хотя она и знала, что больше никто этого не видит.

– Может, менструальная кровь в итоге больше похожа на какашки. Это отходы, это противно, но если вдруг она оказывается снаружи и видимой, то это правильно, потому что вся ее суть в том, чтобы выйти наружу, от нее надо избавляться.

– Или вот еще, – сказала Лорел Мандерли. – Тебе ведь не противна твоя кожа, да?

– Иногда у меня очень противная кожа.

– Я не об этом.

Другая стажерка из редотдела рассмеялась.

– Знаю. Я шучу ведь.

– Кожа снаружи нас, – продолжала Лорел Мандерли. – Мы ее постоянно видим и никакой проблемы нет. Она иногда даже эстетичная, говорят – «у такой-то красивая кожа». Но теперь представь, скажем, квадратный метр человеческой кожи, который просто лежит себе на столе.

– Фу-у.

– И вдруг она уже противная. В чем тут дело?

Стажерка скрестила ноги по-другому. Лодыжки над босоножками «Джимми Чу» с закрытым мыском были, пожалуй, ближе к толстым, зато она носила такие невероятно тонкие и прелестные шелковые чулки, которые повезет, что не разорвешь, если натянешь хотя бы раз. Она ответила:

– Может, опять же потому, что это предполагает какое-то ранение или насилие.

Огонек приема на факсе все еще не горел.

– Больше кажется, будто кожа – без контекста, – Лорел Мандерли снова ощупала нос. – В отрыве от контекста, то есть человеческого тела, она внезапно противная.

– Если честно, мне даже думать об этом не хочется.

↓

– Просто говорю, что мне это не нравится.

– Между нами – я бы сказал, что начинаю соглашаться. Но, как говорится, это уже не в наших руках.

– Имеешь в виду, ты, может, хотел бы, чтобы я вообще не ходила с ними к мисс Молнии, – сказала Лорел Мандерли по телефону. Выл вечер вторника. Временами они с Этуотером использовали имя «Мисс Молния» как личный код для Эллен Бактриан.

– Я понимаю, по-другому запитчить было невозможно. Я понимаю, – отвечал Скип Этуотер. – Если проблема и есть, то не в этом. Ты сделала то, что, наверно, я бы сам попросил сделать, если бы соображал нормально, – Лорел Мандерли слышала шепчущий шорох кулака на уровне талии. Он продолжил: – Если кто-то и виновен, то это я, – чего она совсем не поняла. – Кажется, в этот раз от меня ускользнула какая-то центральная часть сюжета.