Забвение

– Хочешь сказать, она послала произведения еще до того, как ты ей позвонила, – Этуотер обрабатывал вербальную информацию не в обычном темпе. Уверен он был в одном – сейчас у него ровно ноль желания рассказывать Лорел Мандерли о потенциально неэтичном контакте в «Кавалере», почему не мог он ничего сказать и о проблеме с коленом.

Как человек, у которого в сознании почти не задерживались сны, сегодня Этуотер помнил после двух предыдущих ночей только ощущение, что каким-то образом погрузился в другого человека, что этот другой человек окружает его, как вода или воздух. И не нужна докторская медицинская степень, чтобы истолковать этот сон. Мать Скипа Этуотера самый максимум была только на три пятых или две трети размера Эмбер Мольтке, хотя если сделать скидку на то, какой миссис Этуотер казалась маленькому ребенку, то большая часть разницы улетучивалась.

После телефонного разговора, на защитном полотенце на кровати, среди прочего в разуме Этуотера незваным всплывал любопытный подсознательный символ Бринта Мольтке, – странный круг или дыра, которую он складывал пальцами у живота. Сегодня он опять повторил этот знак, на кухне, и Этуотер понимал, что мистер Бринт Мольтке делает так часто: это было видно по тому, как он сидел – у всех нас есть свои фирменные стили жестикуляции, когда мы сидя разговариваем или распределяем разные части тела. В нынешнем состоянии, как казалось Этуотеру, его разум способен только на то, чтобы снова и снова возвращаться к образу того жеста; дальше него Этуотер пойти не мог. В том же ключе каждый раз, когда он набрасывал себе записку спросить о другой половине дуплекса Мольтке, он ее тут же забывал. В его стенографическом блокноте потом нашлось полдесятка таких заметок. Зубы клоуна были разноцветными зернами индейской кукурузы, как ее называли родители Этуотера, а волосы – сферическим нимбом из кукурузной мякины, которая по совпадению была самой аллергической субстанцией, известной человеку. И все же в то же время круг рук казался почти каким-то сигналом – как будто художник, может, желал что-то передать Этуотеру, но не знал, как, и даже не до конца сознавал, что этого желает. Странная пустая застывшая улыбка – другое дело: она тоже тревожила, но журналисту ни разу не казалось, будто она пытается обозначать что-то, кроме себя самой.

Раньше Этуотер никогда не получал сексуальную травму. Гематома образовалась главным образом на внешней стороне ноги, но отек захватывал коленную чашечку и, очевидно, он-то и вызывал настоящую боль. Область синяка распространялась от места под самой коленкой до нижней части бедра; в центре синяка четко отпечатались и уже желтели некоторые части подлокотника дверцы и кнопок окна. Весь день колену как будто было тесно в левой штанине брюк. Оно излучало радиоактивную боль и было чувствительно даже к легчайшим прикосновениям. Этуотер изучил его, дыша сквозь зубы. Он чувствовал типичную смесь отвращения и увлечения, которую чувствуют почти все люди при изучении своих болячек или ран. Еще у него было ощущение, что колено каким-то образом существовало более материально и ярко, чем он сам. Примерно то же Скип испытывал в детстве перед зеркалом в ванной, когда рассматривал со всех ракурсов оттопыренные уши. Номер находился на втором этаже «Холидэй Инн», вход в него был с наружного балкона, глядевшего на бассейн; из-за цементной лестницы колено тоже разболелось. Он не мог распрямить ногу до конца. В дневном свете икра казалась бледной и особенно волосатой – возможно, аномально волосатой. Потом еще пространственные проблемы. Он позволил себе вспомнить, что синяк вообще-то – разлитая из поврежденных кровеносных сосудов и сдержанная кожей кровь и что перемена цвета – признак того, что сдержанная кровь разлагается, а человеческое тело пытается что-то сделать с умирающей кровью; и, как естественный результат, он почувствовал головокружение, незначительность и слабость.

Он ощущал не столько боль, сколько нытье и вдобавок более-менее общее ощущение помятости.

Еще одно наследие детства: когда с его телом случалось что-то болезненное или неприятное, Скип Этуотер часто испытывал странное чувство, что он на самом деле не тело, занимающее пространство, а скорее область самого пространства в форме тела – непроницаемая, но пустая, с каким-то бессодержательным ревущим ощущением, которое у нас обычно ассоциируется с пустотой. Все это было очень личное и трудноописуемое, хотя у Этуотера на эту тему состоялся длинный и интересный разговор не под запись с орегонским множественным ампутантом, организовавшим в 1999 году несколько широко освещенных мероприятий против Организации медицинского обеспечения. Теперь Этуотеру впервые пришло в голову, что «есть как не в себя» – региональное выражение для постоянной худобы, с которым он вырос и от которого избавился после колледжа, – оказывается куда более точным, лапидарным дескриптором, чем все многосложные слова, какими они с одноногим активистом швырялись друг в друга за обсуждением эпифеномена внутреннего пространственного сдвига.