Забвение истории – одержимость историей

Шельски завершает свое исследование умозрительными предположениями о дальнейшей судьбе «скептического поколения». Глубоко в сознании «скептического поколения» запечатлелись, по словам Шельски, не только «обвал и разрушение социальной системы и порядка», но и «ошибки, слабости, беспомощность взрослых», поэтому оно сделалось «более критичным, скептичным, подозрительным, недоверчивым или по крайней мере менее склонным поддаваться иллюзиям», чем все предшествующие молодые поколения. Подобное отрезвление делает его «свободным для практицизма, который обычно несвойствен молодежи». В своем приватном и социальном поведении скептическое поколение выглядит более «приспособленным к жизни, реалистичным, энергичным и уверенным в успехе, чем молодежь всех прежних времен. Оно справляется с банальностями быта и гордится этим». Шельски подчеркивает, что от этого поколения не приходится ожидать только одного: «оно никогда не станет реагировать на события революционным порывом, с пламенной коллективной страстью. Оно несет в себе потребность создавать элитарные сообщества или реализовывать принципы порядка» (381).

Сцепления между скептическим поколением и поколением 68-го года

Оглядываясь назад, можно сказать, что скептическое поколение выполнило обозначенную здесь программу: оно создало элитарные сообщества, которые долгое время были весьма влиятельны (достаточно вспомнить, например, Центр междисциплинарных исследований при Билефельдском университете или исследовательскую группу «Поэтика и герменевтика»), и оно реализовало новые принципы порядка (примером может служить активная деятельность Ральфа Дарендорфа в качестве учредителя новаторского университета в городе Констанц сорок лет тому назад). При нынешнем взгляде на портрет скептического поколения бросается в глаза его контраст по отношению к следующему поколению «шестидесятников». Без поколения 45-го года нельзя понять поколение 68-го года. Если политизированное поколение Второй мировой войны было непосредственным антагонистом «шестидесятников», то поколение 45-го года было связано с ними подспудными отношениями взаимного притяжения и отталкивания. Можно выделить три важных различия между обоими поколениями.

Первым отличием является политизация. Если «поколение 45-го» всячески избегало политизации, то это неприятие послужило своего рода побудительным импульсом для «шестидесятников». Подобно тому как за политизированным «поколением 33-го» последовало скептическое «поколение 45-го», деполитизированную молодежь 45-го года сменила политизированная молодежь 68-го года. Если одни стремились отринуть «пафос, программы и лозунги» (Шельски), то другие с готовностью позволили захлестнуть себя этой волной.

Вторым отличием стала сама «юность». У поколения юных «помощников ПВО», собственно говоря, не было детства и юности. Как подчеркивал Гюнтер Грасс в своей автобиографии, его детство оборвалось с началом Второй мировой войны. После психологического крушения и разрухи 1945 года речь шла не о том, чтобы вернуть потерянную юность, а о том, чтобы старанием и честолюбием наверстать упущенное. Для этого поколения, лишенного юности, характерна форсированная адаптация к требованиям взрослой жизни. Еще раз процитируем Хельмута Шельски: «О поведенческих моделях этой молодежи нечего сказать кроме того, что было свойственно и взрослым людям этого времени. Не удается обнаружить существенных социологических различий в поведении молодежи от социального поведения взрослых; именно это затруднение служит главной характеристикой современной молодежи, из-за чего ее называют „взрослой“ или „приспособленческой“» (77). «Шестидесятники», напротив, самым ярким образом воплощали собой юность; они делали это так долго и так решительно, что им оказалось трудно повзрослеть. Они на длительное время узурпировали для себя важные стилистические признаки юности, отобрав тем самым весьма важные ресурсы у последующих поколений.

С этим связано третье отличие: отношение к историческому перелому. Профиль «скептического поколения» целиком определен переломом 1945 года. Этот перелом пронизывает биографии, диктует формы жизни и задает моральные установки, однако сам перелом не становится эксплицитно жизненно важной темой. Для «поколения 68-го» дело обстояло совершенно иначе. Национал-социализм, исчезнувший после войны с политической сцены, был вытеснен в приватную сферу, где так или иначе продолжал жить в персональной континуальности и в семьях: как вытесненный из сознания опыт или сохраняющаяся тайна; как законсервированная жизненная позиция; как душевная травма. Преодоленный политически, национал-социализм существовал для детей, принадлежавших к новому политизированному поколению, в качестве эмоционального переживания того, что происходило в их ближайшем окружении. Заслуга их бунта состояла не в последнюю очередь в том, что они перевели имплицитное содержание «коммуникативного умолчания» в эксплицит, то есть на язык протеста и конфронтации.