Забвение истории – одержимость историей

Наряду с этим существует множество пересечений и градаций, которые позволяют рассказать еще одну историю о том, что как раз уходит от нас, погружаясь во тьму, но неожиданно само всплывает вновь или с трудом отвоевывается назад. Семь кейсов, составляющих вторую часть настоящей книги, не следует воспринимать в качестве абсолютного соответствия семи формам забвения, которые идеально-типически представлены в первой части. Скорее, в каждом приведенном случае демонстрируется взаимодействие разных форм забвения, что дает возможность рассмотреть их особенности в динамике. Вместе с тем каждая глава второй части книги выводит на первый план конкретную форму забвения. В первой главе, где говорится о (не)заметности памятников, забвение рассматривается в рамках экономики внимания как воспринимаемое «удаление» от нас или возвращенное «приближение». Причем случай с Алёшей или Карлом Люгером показывает, как понижается статус персонажа, чье прежнее высокое положение казалось незыблемым. Во второй главе забвение анализируется в привязке к смене политического строя. Устраняя Ленина из политической памяти России и ГДР, государство адаптировалось к новому представлению нации о себе. В третьей главе речь идет о тесной взаимосвязи между войнами и уничтожением культуры в XX и XXI веках. Вандализм является символической и демонстративной формой сокрушения противника путем уничтожения его культурного наследства.

В четвертой и пятой главах рассматривается вытеснение одного воспоминания другим. Важнейшее значение памяти о Холокосте и ее глобальное распространение обернулись для Германии недостаточным вниманием и интересом к примерам более ранних геноцидов. Когда память высвечивает одно событие, другое оказывается в тени. Это сохраняло и укрепляло в исторической памяти немцев наличие слепых пятен. Такие слепые пятна играют существенную роль и во взаимосвязи между Холокостом и Накбой. Здесь ситуация характеризуется полемикой и антагонизмом. В обоих случаях мы имеем дело с основополагающими политическими нарративами, которые взаимно исключают, дестабилизируют и ставят под сомнение друг друга, поэтому – как это бывает с победой или поражением – здесь возможна лишь одна историческая память: либо своя, либо чужая. Для сосуществования двух историй, а тем более для их сведения воедино, необходимо предварительно создать политические рамочные условия. Нормативная и формативная сила одной исторической памяти неизбежно исключает другую, которая воспринимается как контрпамять. Сходной была ситуация и в Германии на рубеже тысячелетий, когда многие критики считали, что память о страданиях немцев от бомбардировок, вынужденного бегства и насильственных депортаций умалит собой память о вине немцев. Шестая глава посвящена недавнему случаю damnatio memoriae; в нем на примере биографии одного ученого описывается парадокс, когда интенсивная реконструкция его нацистского прошлого обернулась забвением самого человека, его удалением из исторических анналов университета, где он работал.

Изменение значимости памятования и забвения в условиях дигитальной революции стало темой седьмой главы. По мнению некоторых исследователей, памятование и забвение поменялись ныне местами: если раньше культурных усилий требовала память, то теперь они необходимы для забвения. Удаление из памяти сделалось сложной задачей с тех пор, как время перестало быть союзником забвения и вершить тихо, незаметно, за нашими спинами свое благое дело по сокращению информации. Однако подобное суждение не учитывает того обстоятельства, что – при всем развитии электронных запоминающих устройств, коммуникационных технологий и связанного с этим стремительным расширением инфосферы – в жизни мы продолжаем иметь дело с материальными и биологическими субстанциями, их периодом затухания, а также с ментальными, эмоциональными, идентичностными горизонтами памяти. Памятование и забвение продолжают оставаться тесно взаимосвязанными, а это означает, что полный контроль над памятью, будь то нейрональный, психологический, социальный, политический или культурный, получится установить еще не скоро.

1998 – между историей и памятью [156]

Ведь так ясно, чтобы начать жить в настоящем, надо сначала искупить наше прошлое, покончить с ним, а искупить его можно только страданием, только необычайным, непрерывным трудом.

А. П. Чехов. Вишневый сад. Действие второе