Забвение истории – одержимость историей

В отличие от спора историков, который велся специалистами внутри экспертного сообщества, эта дискуссия была инициирована двумя индивидуумами, каждый из которых поначалу говорил лишь сам за себя. Обоим было около семидесяти лет; к их поколению принадлежало большинство тех, кто затем присоединился к спору. Воспоминания обоих протагонистов относились к периоду национал-социализма, однако в силу биографических обстоятельств они оказались диаметрально противоположными: Вальзер принадлежал к так называемому поколению помощников ПВО (Flakhelfergeneration), тех подростков, которые были призваны в армию в самом конце войны, а Бубис был уцелевшей жертвой Холокоста, многие члены его семьи погибли. Более молодые участники дискуссии руководствовались уже не личным опытом и собственными воспоминаниями, а приобретенными из других источников знаниями о прошлом и сформировавшимися представлениями о нем. Насколько несхожими были дискуссионные позиции и, соответственно, воспоминания тех, кто подвергался и не подвергался преследованиям национал-социалистов, настолько же однозначным стало ретроспективное историческое сознание, сложившееся под авторитетным влиянием жертв национал-социализма и закрепленное нормативным консенсусом, который существовал в ФРГ. На фоне подобного единодушия в виде коллективного осуждения, коллективной скорби и коллективной памяти, позволявшего занять удобную позицию солидарности с жертвами, чтобы не разбираться с собственным прошлым и избежать причисления к «нации преступников», спор между Вальзером и Бубисом с особой силой подчеркнул непреодолимое различие их воспоминаний. В обоих голосах слышались отзвуки их биографически-личных переживаний, которые даже спустя более полувека не утратили своей силы, что и придало спору столько остроты, страсти и серьезности. Таким голосам осталось звучать недолго; голос Игнаца Бубиса тем временем уже умолк, из-за чего его выступления в ходе дискуссии приобрели характер завещания. Огромный резонанс, вызванный этим спором, свидетельствует, что оба оппонента говорили не только о себе, в их позициях отразились взгляды и настроения многих людей. Вальзеру удивительным образом удалось в своей речи целиком оставаться самим собой и прислушиваться исключительно к самому себе, но одновременно отразить «общую потребность в самовыражении», как он сказал об этом позже, говоря о тысяче полученных писем. Значимость этого события определяется не только самой речью, которую можно считать лишь образчиком демагогии или шедевром риторики, а в вызванном ею широком отклике, какой бы характер он ни носил, отрицательный или положительный. Феномен такого коллективного отклика нуждается в анализе, который охватывал бы как нападки, так и заявления о поддержке или любые другие высказывания, то есть всю дискуссию целиком. Поэтому далее речь пойдет не о новых аргументах за или против и не об очередной попытке примирить обе стороны. В центре нашего внимания будут сама общественная реакция, порожденная этой дискуссией, а также формы ее артикуляции. Но подобный анализ дискуссии возможен лишь при условии, что она будет рассматриваться не изолированно, а как часть немецкой мемориальной истории, истории памятования и забвения, восходящей к 1945 году.

На необходимость подобного исследования указывал, например, историк Луц Нитхаммер. Еще десять лет назад он писал по поводу «дела Йеннингера» о «неуправляемом возвращении неосознанных культурных аффектов», призывая к изучению подобных выплесков общественных эмоций. «Обо всем этом поле нам известно пока мало; публицистические гипотезы вроде той, которую выдвинули супруги Митчерлих, скорее очерчивают его, нежели изучают. А там, где оно осваивается посредством биографических исследований и изучения личного исторического опыта, до сих пор рассматривалась лишь индивидуальная проработка личного исторического опыта современниками Третьего рейха, а не ее культурный концентрат, хотя только он способен пролить свет на возбудимость, которая передается этим наследием следующим поколениям»[164].

Такую «возбудимость, которая передается <…> следующим поколениям», гораздо ярче продемонстрировал спор между Вальзером и Бубисом, чем это было в случае с «делом Йеннингера». Далее пойдет речь об источниках этой возбудимости, точнее – об истории немецкой памяти в напряженном взаимоотношении между «индивидуальной проработкой исторического опыта» и ее «культурным концентратом».