Забвение истории – одержимость историей

Александр и Маргарета Митчерлих обратились в своей книге «Неспособность скорбеть» (1967) к феномену вытеснения из памяти, который обнаружился у западногерманского общества[165]. Их социально-психологическое исследование, опиравшееся на «спонтанные наблюдения», имело своим предметом коллективную психологию немецкого общества, положенного авторами в терапевтических целях на кушетку психоаналитика. Они диагностировали наличие коллективного невроза, обусловленного неосознанными и вытесненными желаниями. Неспособность скорбеть объяснялась непроработанной либидинозной привязанностью к Гитлеру, которая после капитуляции Германии привела к психологическому оцепенению. Авторы предприняли терапевтическую попытку убедить в необходимости помнить и скорбеть об обществе, которому требуется «совместное духовное усилие для обретения самосознания». Исходная предпосылка их аргументации – представление о коллективной немецкой душе – кажется ныне весьма проблематичной. Сегодня нам трудно согласиться с подобной «эссенциалистской» конструкцией, подразумевающей гомогенность и единство общества, поскольку большинство немецких граждан уже не имеют непосредственных личных воспоминаний о периоде национал-социализма, к тому же ФРГ стала мультикультурным обществом. Это отнюдь не означает, что следующие поколения полностью вышли из тени национал-социалистического прошлого, однако они уже не воплощают собой это время, а потому вынуждены искать к нему новые, неизбежно опосредованные подходы. Соответственно, необходимо модифицировать и концепцию исследования. Представляется целесообразным заменить конструкт «коллективной души» на мемориально-теоретический подход, который будет подробно описан ниже.

Превращение настоящего в прошлое

6 июня 1986 года в газете «Frankfurter Allgemeine Zeitung» появилась статья Эрнста Нольте, положившая начало «спору историков». Статья называлась «Прошлое, которое не хочет уходить». С этих пор выражение «современность (настоящее) прошлого» стало устойчивой и общеупотребимой формулой в публикациях, посвященных периоду национал-социализма. Эта формула ставит перед нами два принципиальных вопроса: сколько длится настоящее и каким образом оно становится прошлым? Насколько окончательна и непроницаема граница между настоящим и прошлым? В некотором смысле мы и сегодня – хотя бы отчасти – остаемся современниками национал-социализма. Архитектурные сооружения этого периода являются историческим компонентом нашего жизненного окружения, они вполне конкретно воспринимаются сегодня нашими органами чувств. Непосредственное соприкосновение настоящего с прошлым происходит, если, например, при строительных работах обнаруживается бомба времен Второй мировой войны; тогда движение транспорта приостанавливают до тех пор, пока бомбу не обезвредят[166]. Столь же длительными фазами характеризуется латентность психических травм, которые, как ныне известно, не только не поддаются простому обезвреживанию и излечению, но передаются детям и даже внукам. Наряду с душевными травмами пострадавших существуют и злодеяния преступников, которых порой лишь сейчас становится возможным привлечь к юридической или моральной ответственности. Теперь речь идет уже не только об индивидуальной, но прежде всего об институциональной ответственности банков, фирм, промышленных предприятий, музеев. Хранение нацистского золота, компенсация лицам, угнанным на принудительные работы (число особенно сильно пострадавших, которые еще живы, доходит до двухсот тысяч человек), захваченные произведения искусства – везде возникают проблемы, не имеющие срока давности. Эти проблемы остаются частью нашего настоящего, пока о них пишут в газетах, а не в исторических монографиях.