Забвение истории – одержимость историей

Однако нельзя отрицать, что сейчас происходит нечто совершенно противоположное сказанному Козеллеком. Холокост со временем не бледнеет и не меркнет; парадоксальным образом он становится для нас все ближе и явственней. Все чаще можно услышать: «Чем дальше уходит от нас Аушвиц, тем ближе делается для нас само историческое событие и память о совершенных преступлениях». Подобные высказывания свидетельствуют, что с растущим временным удалением этого события его экзистенциально-политическая значимость не только не уменьшается, но, напротив, заметно возрастает. Уже в 1983 году Герман Люббе обратил внимание на данный парадокс: «Позиция национал-социализма на горизонте прошлого приобретает для немцев все большую эмоциональную яркость, по мере того как сам национал-социализм все глубже погружается в этот горизонт прошлого»[171].

Следовательно, противопоставление субъективного, биографического опыта абстрактному, объективному научному знанию оказывается несостоятельным. Ведь мы наблюдаем сегодня не самоустранение, а обострение проблемы памяти. Причем это обострение связано опять-таки со сменой поколений. Не только возникает цейтнот, требующий живых свидетельств от очевидцев, но и актуализируется вопрос нормативного характера: сохранят ли следующие поколения память о Холокосте и если да – в какой форме? Проблема памяти определяется переходом от «мягких», то есть диффузных и весьма различных биографических воспоминаний, к «жестким» формам организованной, коллективной коммеморации или, повторяя слова Нитхаммера, от «индивидуальной проработки опыта» к «культурному конденсату»[172].

История памяти

Ныне мы уже ушли от представления, будто память и история полярно противоположны. Идея этой противоположности обусловлена образом истории как абстрактного, объективного и надындивидуального поиска, которому противостоит память с ее живыми, то есть субъективно ограниченными и аффективно нагруженными воспоминаниями. Не отказываясь от данной оппозиции целиком, мы, однако, все более чутко воспринимаем многообразные взаимосвязи, наблюдаемые в серой зоне между историей и памятью. Книга супругов Митчерлих, появившаяся в 1967 году, продолжительное время оставалась первопроходческой работой в немецкой мемориальной истории национал-социализма. Смелую и остроумную постановку вопросов, которая характеризовала их книгу, позднее восприняли другие научные дисциплины, использующие собственный инструментарий. Немецкая мемориальная история давно стала междисциплинарным предметом. Наряду с множеством исследований психоаналитического направления[173] следует назвать прежде всего работы Лутца Нитхаммера и других исследователей «устной истории», опубликованные в семидесятых и восьмидесятых годах ХХ века, когда систематически изучались определенные регионы – например, Рурская область – на предмет сохранившихся устных воспоминаний о периоде национал-социализма[174].

Наряду с подобной историей в памяти ныне существует раздел науки история памяти, или мемориальная история, которая занимается эффектом последействия, то есть присутствием прошлого в индивидуальном, групповом и национальном сознании. Исторический опыт оказывает продолжительное воздействие в качестве материального и психологического фактора, будь то душевная травма, ментальный габитус, затяжная и нерешенная политическая проблема (Problemüberhang) или идеологический капитал. Подобное воздействие не просто продолжается – оно реконструктивно воспроизводится в перманентном процессе взаимосвязи настоящего с прошлым. Возникает взаимодействие между выбором исторических дат и возрастающей значимостью истории, или, говоря словами Этьена Франсуа, между «le choix et le poids de l’histoire» (между выбором и весомостью истории). Историография занимается теперь не только изучением истории, но и – в качестве отпочковавшейся научной дисциплины – постоянным исследованием самой историографии[175].

Социология неравенства, рассматривавшая сначала классовые различия, а затем региональную, гендерную и поколенческую дифференциацию, дала новый импульс социально-психологическим исследованиям. Теперь представлялось целесообразным вновь обратиться к коллективной психологии общества, но уже не изучать ее как моментальную психограмму немцев, а рассматривать исключительно с точки зрения эволюции во времени. При ближайшем взгляде оказалось, что коллективная психология немецкого общества распадается на различные поколенческие сегменты. Хайнц Буде задался вопросом о том, как воспринимался и прорабатывался различными поколениями период национал-социализма, какими коммуникативными запросами или запретами это сопровождалось и какую печать наложило это на ментальный профиль каждого поколения. Воспоминания подчиняются логике, которая соответствует исторической локализации, поэтому Буде отрицает генерализацию исторического опыта, говоря в данной связи об «идиосинкразии на скорбь»[176].