Забвение истории – одержимость историей

С другой стороны, превращение настоящего в прошлое является непроизвольным, неостановимым и до известной степени естественным процессом. Это изменение происходит обычно столь же бесшумно и автоматически, сколь абсолютной кажется потом отграничение настоящего от прошлого, они воспринимаются как два мира, совершенно изолированные друг от друга, с двумя разными взаимонепереводимыми языками. По крайней мере, так утверждает первая фраза романа Мартина Вальзера «Плеск фонтана» («Ein springender Brunnen»): «Пока нечто есть, оно есть не то, чем прошлое станет в будущем»[167]. Причину абсолютного различия между настоящим и прошлым следует искать в движении уходящего и необратимого времени. Фраза, которая открывает роман Вальзера, выражает нечто большее, чем содержится в сентенциях Августина, Монтеня или Пруста, размышлявших о времени. У Вальзера к основному закону необратимости уходящего времени примешивается еще кое-что, а именно мысль о крушении политического режима, повлекшем за собой смену рамочных условий для культуры. Фундаментальная переоценка ценностей, драматический разрыв между системами национал-социализма и Федеративной Республики Германии разрушают историческую преемственность, в результате чего оказалась разрушенной идентичность ее граждан. Все, что имело значимость, разом ее утратило; основные ценностные ориентиры и главные правила общежития пришлось осваивать заново. «Когда что-то миновало, перестаешь быть тем, с кем это произошло», – продолжает Вальзер в первых строках своего романа. При первом взгляде на эту сентенцию она представляется тривиальной, однако на самом деле в ней содержится специфическая немецкая проблема того поколения, к которому принадлежит Вальзер: несовместимость прошлого с настоящим, неинтегрируемость прошлого в настоящее или, говоря словами Клауса Леггеви, «диахронная шизофрения».

Подобно тому как Пруст предпочитал «mémoire involontaire» (непроизвольную память), то есть память, свободную от диктата осознанно реконструированных воспоминаний, Вальзер отстаивает аутентичность своего прошлого, которое он хотел бы оберечь от диктата настоящего. Подобно Прусту Вальзер также защищает свой мемориальный проект от любых форм ретроспективных влияний и оценок. «В реальности наше отношение к прошлому подлежит с каждым десятилетием все более строгой нормативизации. Чем более нормативно это отношение, тем в большей мере выдаваемое за прошлое является продуктом настоящего»[168].

Радикальное различие между настоящим и прошлым возникает ныне и в ином виде. Мы переживаем сейчас переломный период в немецкой мемориальной истории Холокоста, когда его очевидцы, ставшие участниками дискуссии по поводу спора между Вальзером и Бубисом, постепенно уходят от нас, из-за чего необратимо теряется возможность в обозримом будущем вновь услышать живые голоса свидетелей. Что же изменится с уходом этого поколения? Историк Райнхарт Козеллек, сам принадлежавший к нему, задавшись этим вопросом, ответил на него так: «Со сменой поколений изменяется и рассматриваемый предмет. Насыщенное личным опытом настоящее прошлое очевидцев, переживших его, становится чистым прошлым, лишенным опыта пережитого. <…> Вымирающие воспоминания не только увеличивают удаленность прошлого, но и изменяют его качество. Вскоре будут говорить лишь документы, дополненные фотографиями, кинофильмами и мемуарами»[169].

Превращение настоящего прошлого в чистое прошлое Козеллек описывает как переход от живого исторического опыта к научному историческому исследованию: «Исследовательские критерии становятся более трезвыми, но, пожалуй, и более бесцветными, менее насыщенными эмпирикой, пусть даже это обещает прибавление объективности и познавательной силы. Личная моральная ответственность, скрытые защитные функции, выдвигаемые историками обвинения – все эти стратегии преодоления прошлого утрачивают свою политическую и экзистенциальную релевантность, они меркнут по сравнению с конкретным научным исследованием и аналитикой, занимающейся проверкой гипотез»[170]. Слова «бесцветными», «утрачивают» и «меркнут» характеризуют неудержимый процесс, в результате которого воспоминания отделяются от живого человека и переносятся на материальные носители. По мнению Козеллека, этот процесс неизбежно ведет к сайнтификации (онаучиванию). Согласно такой модели, история должна сначала «умереть» в умах, сердцах и телах тех людей, которых она затрагивает, прежде чем возродиться в виде науки. Пока эти люди живы, а вместе с ними живы их личные аффекты, притязания и возражения, научный взгляд на события рискует оказаться искаженным. Следовательно, объективность – это вопрос не только метода и критических стандартов, но еще и необходимости мортификации, отмирания, угасания личной причастности.