Забытый. Москва

—  Ладно, ладно. Зубы не заговаривай. Небось набрал там себе нижегородских  — гарем. Они, говорят, там все толстые, да пузатые, как я сейчас.

—  Да-а, в Нижнем мне только гарема и не хватает. Пузатых особенно (а перед глазами почему-то нарисовалась жена разбойника Гришки, ее далеко вперед торчащая грудь). Слушай, а что это ты про нижегородских баб? Тебе и про меня кто-то доводит?

—  Да пока Бог милует. Просто вижу, как они от тебя обмирают...

—  Как же это ты видишь?!

—  Да уж вижу.

—  Ишь ты, ясновидящая!  — он обнимает ее, хватает за грудь, снова начинает тискать. Но Люба, хотя и осторожно, но решительно высвобождается:

—  Э-эй, делу время, потехе час. Ты слушать-то меня собираешься?  — в голосе знакомые нотки.

—  Да я чуть позже хотел...  — Дмитрий с досадой откинулся на подушку. «Все, любовь кончилась, дела начались». Он вздыхает:

—  Ладно. Давай.

—  Ну слушай,  — и начала неторопливо, нараспев даже, как сказку,  — Великая княгиня  — девочка славная. Упряма немного, немного заносится, но если с ней поладить... Я поладила. Ей только сразу поперек не говорить, и все. Тогда она быстро раскрывается. По-моему, до конца. Все рассказывает, даже про постельные дела. Жалуется, что устает очень, что братик гоняет ее ночи напролет, а сам такой большой, тяжелый...

—  Это скоро пройдет.

—  Как сказать, люди все разные... Но для меня-то это не главное. Главное, что все рассказывает, делится. А вот братик, видать, не очень с ней откровенничает. О его заботах от нее  — ничего.

—  Помилуй, какие заботы, если, говоришь, всю ночь только давай и давай! Вот когда для разговоров время появится, тогда и...

—  Ну, может быть... Да и не страшно, потому что он от меня ничего не таит пока. Особенно, если я от твоего имени начинаю. С ушкуйниками этими: мне и преподносить ничего не пришлось, сам взвился: «Я их!» да «Я им покажу!» Но его от дел пока оттирают, как могут. Видят, что куда бы он ни полез, уже по-другому, по-своему гнет. Может, это и правильно в какой-то степени, чтобы дров по молодости не наломал, но если так и дальше пойдет, останется он куклой сидеть над теми, кто настоящие дела творит. Особенно заметно, прямо в глаза бросается, это во внутригородских делах. Тут «ДЯДЯ ВАСЯ». Тысяцкий!

—  Люб, а как тут у них в городе сам механизм власти? От Вильны отличается?

—  Не сильно. Весь город поделен на участки, по слободам в основном, чтоб одного пошиба люди жили: гончары, кузнецы, кожевники, оружейники, каретники, ну и так далее. Каждая слобода выбирает себе соцкого, сотника, значит. А уж соцкими заправляет тысяцкий. Они ему и оброк, и налоги, и штрафы, и работы, а от него им приказы, наказы, распоряжения. В эти дела Василь Василич никому нос сунуть не дает, даже Великому князю.

—  Откуда известно?

—  Соцкие сильно стонут. Зажал их Василий Василич, и пожаловаться некому.

—  А что значит  — зажал? Дочиста обирает?

—  Пожалуй, нет... Живут на Москве очень неплохо. Крепко живут. Даже если с Бобровкой сравнивать... Тут ведь главное наказание, когда в Орду «ВЫХОД» собирают. Но с «выходом» уже как бы обычай сложился: обдирают крестьян (насчет хлеба), охотников (насчет мехов, соболей), а налегают на окрестные, подвластные княжества. Все же текущие дела, оброк там, налоги  — все это терпимо.

—  Чего ж они стонут?

—  В сравнении, видно, дело. Поговаривают, что при князе Иване налогов платили гораздо меньше, а казна княжеская богаче была. А при Босоволкове Алексее Петровиче и того пуще.

—  О! Это уже серьезно! Раз говорят, значит, есть что-то? Дыма ведь без огня...

—  Безусловно. Он же никого бояться не стал.

—  А митрополит?

—  Похоже, митрополит не желает лезть в межбоярские отношения. Вообще во всякие хозяйственные дела. Ему вполне хватает дел церковных и межгосударственных. И все его люди, то есть лично ему преданные, занимаются внешнеполитическими делами. Главные из них  — брат его Феофан и племянник, Феофанов сын Данило. По слухам, сынок похлеще отца, Феофан староват и болеет часто. Так вот Данило для митрополита как... ну, как отец твой для Олгерда был.

—  О! Тогда бы познакомиться не мешало.

—  Он сейчас в Орде.

—  Да? Ну тогда как вернется  — сведи.

—  Ты-то когда вернешься?

—  Не знаю, Любань, еще с год, пожалуй.

—  Господи! Долго как.

—  Ничего. Ты башню построй. Как построишь, так я и вернусь.

—  Построим. Там у меня Иоганн.

—  Иоганн молодец, но мы отвлеклись.