Забытый. Москва

—  А бабы  — куры! Но о них речи нет,  — Юли продолжает хмуриться,  — а вот мужики... Как они мне надоели!

Каждый божий день, со всех сторон, и у каждого только одно на уме.

—  Прямо уж у каждого!  — Люба, кажется, искренне не согласна, а Дмитрию становится неуютно  — ну как разговор свернет на его персону?  — и он поспешно перебивает:

—  Что ж, даже у митрополита?

—  Господи, Митя, куда тебя занесло?!  — Люба крестится.

—  Митрополит не ангел, а всего лишь человек,  — отрезает Юли,  — хотя и умный очень. А тоже иногда  — так посмотрит!

—  Юли, перестань!  — почти умоляющим голосом вскрикивает Люба.

—  Что  — перестань? Тут ушей лишних нет, а перед НИМ ничего не утаишь. Так чего мне притворяться?

—  Что-то ты сегодня... Очень уж агрессивно,  — качает головой Дмитрий.

—  Надоедает,  — Юли поднимает глаза и впервые за утро улыбается. Вовсе даже не агрессивно. «Играет»,  — понимает Дмитрий.

—  Мы ведь не на молитву собрались,  — Юли откладывает ложку,  — ты издали приехал, через день-два опять исчезнешь. Надолго. От нас отчета ждешь, а мы от тебя  — указаний. Так чего вокруг да около кружить?

—  Ох, деловая,  — улыбается и Люба,  — ну так отчитывайся.

—  Я-то отчитаюсь. Только у меня как-то... я не знаю, как сказать... Задачи нет. К кому цепляться? Что узнавать? Конкретно  — что?  — Юли жмет плечами.  — Так, вообще? Тогда что, мне со всей Москвой переспать?

—  Юли!  — прыскает, краснея, Люба, а Дмитрий утыкается в рукав: «Ах, стерва ты моя!»

—  Ну в самом деле,  — посмеивается Юли,  — кого мне охмурять? Я подраскинула умишком своим скудным: если уж... то самых-самых. Так или нет?

—  Главней митрополита у нас нет,  — подзудел Дмитрий, а Люба безнадежно махнула рукой, давайте, мол, бесполезно вас одергивать.

—  Митрополиту восьмой десяток, его, пожалуй, уже бесполезно. Да и к чему? Святого человека искушать, грех на душу брать. Да еще и получится ли... Есть и помоложе, и поглупее, а знают не меньше. Вот дьяк его Фрол, например. Вся переписка митрополита через него идет. Или, может, другой кто нужен? Поважней?

—  А кто может быть поважней?

—  Это княгиня скажет, только она может расчесть.

—  Такого, пожалуй, нет,  — подумав, отзывается Люба.

—  Значит не зря я время потратила!

—  А ты что, уже?!  — изумленно открывает рот Дмитрий.

—  Он же монах!  — ахает Люба.

—  Уже или нет  — это никому не интересно,  — почти высокомерно заявляет Юли,  — важно, что через него к нам важные вести пошли.

—  Например?

—  Хм! Ну, например, откуда ты о своем назначении в Нижний узнал?

—  Ах вот оно как!

—  Да уж так.

—  Ох, Юли,  — вздыхает Люба,  — гореть тебе в аду.

—  Чего не сделаешь для любимых людей,  — смеется Юли, а сама  — зырк в Дмитрия,  — только ты, Люб, все забываешь, что Ботагоз говорит: мы согрешим, да покаемся, согрешим, да покаемся...

Дмитрий с Любой хохочут так, что слуги заглядывают в двери  — не случилось ли чего. Юли машет на них, и дверь захлопывается.

—  Ну что ж, надо выручать. А, Люб?

—  Конечно. И скорее!  — веселится Люба.  — А то и сами вслед за ней загремим в геенну огненную.

—  Кого это выручать? Зачем?  — Юли делает надменное лицо.

—  Тебя. От божьих людей отступись.

—  И от Фрола?!

—  От Фрола не-ет...  — все опять смеются,  — этот уж пущщай догорает. Других не трогай, чтобы Бога не гневить. Займись кем-нибудь попроще.

—  Это кем же?

—  Ну кто у нас и самый главный, и... попроще? Юли начинает размышлять вслух:

—  Володька? Маловат еще, четырнадцати нет...  — и вдруг грустнеет, бледнеет, опускает глаза  — гаснет. Кураж слетает, остается грустная, усталая, немолодая уже женщина. Люба сразу замечает эту перемену, но, не понимая причины, не знает, что и сказать. Зато Дмитрий сразу все понял: «Э-э, брат, да ты, никак, меня вспомнила. Четырнадцать... Олений выгон... Надо тебя отвлечь».

—  Юли, а как к тебе Василь Василич относится?

—  Тысяцкий, что ль?  — Юли словно встряхивается, она снова собранна, весело-задириста и красива.  — Как и все. Такой же козел! Может, еще и хуже. Глядит, как постным маслом поливает. Только староват уже и он, и что проку пенька седого в грех вводить, когда можно как и у митрополита... Да у него ж сыновья какие молодцы, в самой поре мужчины! Что Иван, что Микула, да и Полиевкт, хотя...

—  Да, Полиевкт  — это уж ты хватила, да и Микула тебе ни к чему. А вот Иван,  — Дмитрий серьезнеет,  — наследник, будущий тысяцкий. Им надо заняться. По-настоящему.

—  Ну вот это уже разговор,  — Юли мрачно улыбается,  — теперь понятно, куда гнуть и чего добиваться. И вперед!  — она наливает себе довольно много меду и, ни к кому не обращаясь, не приглашая и не дожидаясь, с наслаждением выпивает до дна и стукает чашей о стол.

Князь с княгиней удовлетворенно переглянулись, но Юли, оказывается, еще не высказалась до конца. Она передернула плечами:

—  А божьих людей терять вовсе незачем. Там, кроме Фрола, нужных ребят пруд пруди.

—  А сможешь?

—  Чего?

—  И там, и там.