Загадка Пушкина

Как отмечает Н. О. Лернер, мнения специалистов не отличались ни единообразием, ни даже постоянством: «П. А. Ефремов в обоих первых своих изданиях повторил рассказ Соболевского с полным доверием, но в третьем издании отказался внести даже в примечания это „плохое и неуместное четверостишие“, которое „недостойно даже упоминания“ рядом с „Пророком“. П. О. Морозов, в первом своем издании также приведший рассказ Пятковского с доверием к нему, во втором издании уже признал, что „предание, подхваченное легковерными критиками, представляется по существу совершенно невероятным, не говоря уже о технической стороне четверостишия“»²⁶⁰.

Действительно, бросается в глаза редкостное убожество этих приписываемых Пушкину топорных строк. Например, В. В. Вересаев называет эту строфу «корявейшим четырехстишием, не имеющим решительно никакой связи с самим стихотворением»²⁶¹, а В. Я. Брюсов отмечает «явную слабость этих виршей»²⁶². Современный исследователь В. М. Есипов категорически отрицает принадлежность этой строфы Пушкину по причине ее «эстетической несостоятельности»²⁶³. С другой стороны, И. З. Сурат, признавая, что «строфа плохо согласуется с духом и смыслом известного нам окончательного текста», уверена, что это соображение «никак не может отменить единогласных показаний мемуаристов»²⁶⁴.

Примечательно, что в разделе «Другие редакции и варианты» 3-го тома Полного собрания сочинений Пушкина²⁶⁵, которое является наиболее авторитетным, приводится предположительная ранняя редакция «Пророка» по копии С. П. Шевырева, где текст оборван на строке «И бога глас ко мне воззвал». После чего следует ремарка: «Заключительное четверостишие Шевыревым не записано; возможно, что здесь должны были следовать нецензурные стихи политического содержания» (III/2, 578). Цитировать здесь неуклюжую графоманскую поделку составители постеснялись, она отнесена к разделу «Отрывки, 1826».

В примечаниях сказано, что отрывок печатается по записи Бартенева, со слов Погодина, в тетради 1851–1860 гг. с заменой в ст. 3 слова «шеи» словом «выи» и с конъектурой, предложенной М. А. Цявловским (III/2, 1282).

Ну, а общеизвестный авторский текст «Пророка» благополучно, без помех и последствий, появился на страницах «Московского Вестника», 1828, № 3 (III/2, 1130).

Виднейший советский пушкинист Д. Д. Благой верил легенде о «корявейшей» строфе безоговорочно, и в первой главе своей монографии «Творческий путь Пушкина (1826–1830)» он назвал «Пророк» одним из замечательнейших программных стихотворений Пушкина, поскольку оно «первоначально заканчивалось призывом к поэту-пророку явиться перед лицо „царя губителя“ в облике повешенных декабристов с грозными словами обличения»²⁶⁶. Несомненное убожество четверостишия ничуть не мешало исследователю восторгаться его «гражданственным» звучанием.

Увы, легенда о первоначальной обличительной концовке «Пророка» шита белыми нитками. Прежде всего вызывает серьезные сомнения разнобой в фактах, излагаемых мемуаристами, поголовно принадлежащими к узкому дружескому кругу московских «любомудров». Как известно, с А. В. Веневитиновым Пушкин встретился впервые 10 сентября 1826 г., а с М. П. Погодиным — на следующий день. Знакомство с С. П. Шевыревым состоялось спустя месяц, 12 октября 1826 г., на квартире Д. В. Веневитинова, где поэт читал «Бориса Годунова»²⁶⁷. Крайне сомнительно, что Пушкин мог вовсю откровенничать с новыми знакомыми, читая им опасное стихотворение, за которое он наверняка мог подвергнуться новой опале. Значит, в большинстве случаев мы имеем дело с пересказом слухов, а не признаний самого поэта.

Скорее всего, слухи о крамольной концовке «Пророка» намеренно распространялись среди молодых московских либералов, чтобы обелить Пушкина, когда в начале 1827 г. москвичи принялись наперебой обвинять поэта «в ласкательстве, наушничестве и шпионстве перед государем»²⁶⁸. Заслуживает внимания гипотеза П. О. Морозова о том, что автором легенды о «Пророке» и заодно нескладного четверостишия²⁶⁹ был закадычный приятель Пушкина, стихоплет и заядлый лгун С. А. Соболевский. Но не лишено вероятия, что Пушкин, обеспокоенный своей поблекшей репутацией, унизился до насквозь лживой похвальбы.

Так или иначе, удивляет режущая глаз, совершенно не пушкинская корявость четверостишия во всех его вариантах, записанных со слов современников спустя четверть века и более. Но даже если уродливая строфа о пророке «с вервием на выи» действительно написана Пушкиным, из этого вовсе не следует, что именно она служила первоначальной концовкой стихотворения «Пророк».

Заслуживает доверия свидетельство М. П. Погодина, изложенное в письме кн. П. А. Вяземскому от 29 марта 1837 г.: «Пророк он написал, ехавши в Москву в 1826 году. Должны быть четыре стихотв<орения>, первое только напечатано (Духовной жаждою томим etc.)»²⁷⁰. Эти сведения наверняка почерпнуты из первых рук, ведь именно М. П. Погодин издавал журнал «Московский Вестник», на страницах которого, в № 3 за 1828 г., и был впервые опубликован «Пророк».