Загадка Пушкина

О том, какие грязные наветы и слухи роятся вокруг его имени, Пушкин знал. В черновике письма к Вяземскому от 1 сентября 1828 г., написанного «посреди хлопот и неприятностей всякого рода», среди которых следствие по делу о «Гавриилиаде» несомненно занимает первое место, он беззаботно посмеивается: «Алексей Полторацкий сболтнул в Твери, что я шпион, получаю за то 2500 в месяц (которые были бы очень мне пригодились благодаря крепсу), и ко мне уже являются троюродные братцы за местами и милостями царскими» (XIV, 266). Но наедине с собой ему наверняка было не до смеха.

Чего-чего, а доносчиков у III Отделения хватало. Любимец читающей публики Пушкин обладал колоссальным влиянием на общественное мнение, и разменивать этот козырь на вульгарный шпионаж не имело смысла. Лучшая часть образованных кругов, исповедовавшая идеалы просвещения и свободолюбия, видела в «певце свободы» свою гордость, надежду и опору. Соответственно, вербовка «солнца русской поэзии» стала мастерским ударом в солнечное сплетение тогдашнего российского общества.

Последствий не пришлось долго ждать.

Как известно, последние годы жизни Пушкина оказались омрачены разочарованием и отчуждением читателей. Почти половина творческой биографии поэта, начиная с 1828 года, прошла под знаком жестокого разлада с общественностью и критикой. Однако столь важное, из ряда вон выходящее обстоятельство не пользуется почему-то особым вниманием исследователей.

Скажем, альковные приключения классика исследованы в пухлых монографиях с невероятной дотошностью. А вот прижизненную критику пушкинских произведений, начиная с разгромных рецензий на «Полтаву» в 1829 году, пушкинисты отнюдь не жалуют вниманием. В основном они поминают язвительные выпады Ф. В. Булгарина, который в сознании русского читателя наделен презумпцией абсолютной неправоты, да еще с умилением смакуют редкие сочувственные отзывы о Пушкине.

При этом потребностью доискаться до корней мучительной драмы, постигшей поэта, ученые мужи не обременены. Чтобы избавиться от тягот умственного труда, в пушкинистике давно существует волшебный набор палочек-выручалочек на все случаи жизни. Одним из таких магических паллиативов успешно служит пресловутое «непонимание гения толпой».

Например, В. Э. Вацуро объяснял постигшее Пушкина «растущее взаимное непонимание с читательской аудиторией» так: «Публика не успевала за стремительным развитием поэта, опережавшего свое время»⁴².

Ранее В. В. Вересаев писал о Пушкине: «Чем больше мужало и углублялось его творчество, чем дальше уходил он вперед, тем меньше начинала его понимать критика, тем холоднее начинали относиться читатели»⁴³.

Подобные цитаты, выкроенные по общепринятому шаблону, можно приводить очень долго. Практически единогласно пушкинисты разъясняют, что слава позднего Пушкина померкла из-за чисто вкусовых разногласий, вызванных якобы стремительной эволюцией классика.

В. Э. Вацуро, в частности, отмечал, что такие пушкинские творения, как «История Пугачева» и «Анджело», встретили у современников «совершенное равнодушие»⁴⁴. Но, увы, в глазах читателя XXI века упомянутые произведения все так же представляют собой скучную, бессмысленную историческую хронику и вялый рифмованный пересказ трагедии Шекспира «Мера за меру». Утверждать, будто они опередили свой век, попросту смешно.

Почти всякий исследователь, пишущий о позднем Пушкине, не упускает случая порассуждать о гении, обогнавшем свое время, и посетовать на незрелость его косных критиков. Лишь изредка встречаются неординарные мнения, например, Г. Е. Потапова в предисловии к сборнику прижизненных отзывов о Пушкине взвешенно рассуждает: «Принято сетовать на то, что новаторство зрелого Пушкина не было по достоинству оценено его современниками. Но следует учесть, что в чем-то современники были по-своему правы. Пушкин 1830-х гг. действительно не вводит в русскую словесность ни заманчивого нового материала, который могли бы вслед за ним разрабатывать последователи, ни новых форм, которые несли бы на себе печать европейской моды и поддавались бы тиражированию»⁴⁵.

Размах и глубина пушкинской прижизненной драмы настолько велики, что ее куцее шаблонное разъяснение никуда не годится.

Скажем прямо, судьба Пушкина уникальна. Поэт в расцвете сил и дарования, взмывший на пик популярности, окруженный всеобщим любовным преклонением, вдруг оказался нещадно побиваем критическими каменьями со всех сторон, причем жестокая обструкция продлилась восемь лет, и конец ей положила только трагическая кончина.

Конечно же, такое случилось неспроста, и дело тут явно не в эстетических разногласиях между гением и узколобой толпой. Пора бы наконец уяснить одну из главных причин, по которой неимоверная пушкинская слава вдруг померкла.

Пускай маститые ученые щеголяют непониманием Пушкина, ибо каждый зарабатывает свой хлеб, как умеет. Только вот не надо считать неотесанными дураками современников поэта. Увы, они слишком хорошо поняли, что к чему.