Загадка Пушкина

Коль скоро сделан главный вывод, ради которого написана эта книга, могу теперь объяснить, зачем я вообще взялся за такой не слишком легкий и приятный труд.

Ошибутся те из читателей, кто заподозрит меня в тщетной попытке обесценить авторитет великого поэта. Наоборот, нам надлежит уяснить подлинную ценность его творчества, пускай вопреки доходящей до абсурда отечественной традиции воспринимать Пушкина как абсолютное совершенство, безупречное во всех отношениях. Без сомнения, он принадлежит к числу тех художников, которые, как выразился А. Камю, «зная пределы своего дарования, никогда их не преступают, зато наделены чудесной непринужденностью в том, что им отпущено»²²⁰.

Вот этого абсолютно не могут взять в толк нынешние пушкинисты, которые довольствуются намоленной чудотворной иконой поэта, даже не осмеливаясь заглянуть под ее сусальный оклад. Когда, например, В. С. Непомнящий называет Пушкина «величайшим мастером сюжета»²²¹ (очевидно, даже не подозревая об анализе пушкинских фабул в классической работе Ю. Н. Тынянова), исследователь не просто городит умильную чепуху. Он тем самым лишает себя возможности хоть как-то разобраться в творчестве поэта.

Лишь поняв вслед за автором «Мифа о Сизифе», что «гений — это ум, знающий свои пределы»²²², мы сумеем осознать, до какой степени поразителен феномен Пушкина. Уникальное сочетание его блестящих достоинств и вопиющих недостатков произвело небывалый в мировой культуре эффект.

Представьте себе, что одноногий спортсмен взял да и выиграл чемпионат страны по бегу. Сравнение не вполне лестное, но что поделать, если это выглядит именно так.

(Тут необходимо пояснение. Хотя культура вовсе не стадион с пьедесталом почета, авторитарное мышление склонно воспринимать ее как совокупность рангов и назначать лидеров.)

Сказанное обязывает еще раз, как можно пристальнее рассмотреть подлинные заслуги Пушкина, подчеркнув те его незаурядные способности, на которые он сделал ставку и в конечном счете снискал нынешнюю заоблачную славу.

Прежде всего следует отметить, что разработанная им в зрелости манера поэтической речи произвела на современников ошеломляющее впечатление. Он безусловно стал достойнейшим преемником Н. М. Карамзина, который, по словам самого Пушкина, «освободил язык от чуждого ига и возвратил ему свободу, обратив его к живым источникам народного слова» (XI, 249).

Пожалуй, точнее всех обаяние пушкинского слога осознал М. П. Погодин, написавший: «Вместо высокопарного языка богов мы услышали простую ясную, обыкновенную и, между тем, — поэтическую, увлекательную речь!»²²³.

«Пушкин чувствовал и писал так, что его современникам казалось, будто это чувствуют и говорят они сами»²²⁴, — отмечал позже В. Г. Белинский.

Вслед за Державиным Пушкин сошел с поэтических котурнов и обратился к читателю просто как задушевный собеседник. Однако его стихи гораздо изящнее державинских, и в них явственнее слышны новые ноты. Полвека спустя Н. Н. Страхов совершенно точно заметил, что «способность Пушкина к шутливому и ироническому», поразительная «в таком возвышенном и нежном поэте, есть общая особенность, общая сильная струна нашей литературы, столь нетерпящей ничего пресного, и столь любящей „лить слезы сквозь видимый миру смех“»²²⁵.

Крупный современный исследователь в области речевой коммуникации и психолингвистики И. А. Стернин, описывая доминантные черты русского коммуникативного поведения, отмечает, что русские крайне склонны к неформальному общению при пониженном диктате этикетных норм, то есть, не слишком заботятся о вежливости. Их чрезвычайно привлекает широта обсуждаемых вопросов, они наиболее высоко оценивают в собеседнике эмоциональность, ироничность, искренность, задушевность, бескомпромиссность, проявляют пониженный самоконтроль и коммуникативный эгоцентризм²²⁶.

Видно сразу, насколько освоенная поэтом в «Евгении Онегине» манера и тональность повествования импонирует именно русскому читателю, воспринимающему «роман в стихах» как общение с идеальным собеседником.

Огромная популярность поэзии Пушкина обусловлена ее естественностью, простотой и точным совпадением с главными особенностями русского коммуникативного поведения. Тем не менее, это замечательное, наиболее выигрышное свойство его произведений все-таки не оценивают в должной мере. Мифологические прописи учат нас видеть в нем героя и мудреца, а что хуже всего, он отнюдь не был ни тем, ни другим.

На самом деле Пушкин явился не создателем, но величайшим «практиком нового языка — живого, гибкого, близкого к разговорному»²²⁷ (А. Г. Цейтлин). И эта громадная заслуга в действительности перевешивает весь ворох его вымышленных качеств.

Не менее ценно и другое фундаментальное свойство пушкинской поэзии, ее мелодичность.