– Несколько лет назад мой отец – тогда он еще был сенатором – заподозрил, что с этой компанией что-то неладно, и обратился в Федеральную торговую комиссию с просьбой провести проверку на соблюдение антимонопольного законодательства. В итоге мистера Фицджеральда не просто уволили, а приговорили к нескольким годам тюрьмы: он завышал цены на лекарства, которые они производили, и препятствовал их распространению. Их семья все потеряла. Генри начал психовать. Ушел из команды, стал прогуливать школу. На выпускном вечере его застукали в туалете с косяком марихуаны. Многие учителя смотрели на такое сквозь пальцы, но он был уже настолько в дерьме, что пришлось его исключить. Колумбийский университет тут же аннулировал его предложение о зачислении. За неделю до выпускного Генри со своими парнями захотел ограбить меня на парковке. Том подслушал их разговор в раздевалке и обратился к адвокату семьи, который выдал мне охранный ордер. Если бы Генри или кто-то из его ребят приблизился ко мне ближе, чем на три метра, я бы мог подать на них в суд. Это было бы уголовное преступление, потому что у них с собой были клюшки для лакросса, а они, как сказал адвокат, вполне бы сошли за смертоносное оружие.
– Как умно со стороны этого адвоката!
– Том всегда защищал меня. Думаю, из-за этого он и стал таким параноиком: думает, что любой, кто с нами не вырос, – это враг. Ему трудно верить новым людям.
Машина остановилась на светофоре. Айви почувствовала, что Гидеон смотрит на нее, но не повернула головы.
– Конечно, ему нет оправдания. Я бы хотел… Ну, друзей не выбирают.
– Я все понимаю.
Таков уж был Гидеон, верный как пес. Она всегда считала, что верность, словно вера, в определенной степени ослепляет человека; хотя Гидеон только что увидел настоящее лицо Тома, он все равно принялся его защищать. Была ли это любовь? Интересно, а как он будет защищать
Спустя несколько мгновений она почувствовала прикосновение к щеке теплых пальцев. От этих нежных прикосновений она чуть не потеряла контроль; чтобы сдержать подступающие слезы, пришлось отвернуться к окну и ущипнуть себя за запястье. Когда они остановились у ее дома, она окончательно взяла себя в руки. Был вечер вторника, и на улице не осталось ни души; бандиты куда-то ушли по своим бандитским делам или, возможно, расхаживали по Бостону, грабя прохожих и ввязываясь в заварушки. Тишина не означала наступления спокойствия.
Войдя внутрь, Айви проверила почту, выпила стакан воды и заново наполнила вазу с лилиями, которые прислал ухажер Андреа: огромные звездчатые лепестки, развернутые во все стороны, напоминали открытую женскую шею. Наконец она сдалась и разрешила себе уйти в свою комнату. Там она принялась избивать матрац подушкой и сдавленно кричать, пока не вбежала испуганная Андреа, по лицу у которой каплями стекала грязевая маска. «Уходи! Уходи!» – взвизгнула Айви, и Андреа подчинилась.
Какая вопиющая несправедливость! Она была настолько зла, что даже не хотела плакать.
В этот момент ей впервые показалось, что было бы хорошо все же разорвать помолвку. Все же ее самолюбие было сильнее, чем любовь к Гидеону. Она выудила из ежедневника номер Романа. С того вечера, как они переспали, прошел месяц. «Хочу объясниться после того, что произошло», – сказала она в трубку. После затянувшейся паузы он все же согласился.
Роман выбрал бар на окраине города. Айви добралась туда только к полуночи. Она хорошо запомнила время, потому что до смешного часто проверяла телефон, ожидая, не начнет ли Гидеон ее искать. Это была старая добрая игра – если он позвонит, она пойдет домой. Но телефон молчал. Стены бара были увешаны постерами старых музыкальных групп, на липкой деревянной стойке всюду виднелись въевшиеся следы разлитого пива и масла. То тут, то там за пенящейся пинтой драфтового пива восседали крепкие бородачи в ботинках с металлическими носами. Роман и сам был таким же, когда не сидел за рулем своей дорогущей «бугатти» с двумя глазками на стебельках и антикрылом, похожим на дельфиний хвост.
Спустя четыре шота водки Айви очень удивилась, обнаружив себя в его квартире. Ей запомнилось лишь то, что она почувствовала при первом взгляде на «Башни Астор», – презрительное восхищение. Хотелось сказать